Дмитрий Янковский - Штурм бездны: Коллаборация. Цикл «Охотник»

Пока я лежал на сканере, в госпиталь примчался Бодрый, причем, зараза, даже с цветочками, которые фиг знает где успел нарвать. Чернуха выразила опасение, что росли они некогда на клумбе у штаба, но букетик приняла, не смотря на полное отсутствие у Бодрого доказательств законности приобретения.

Мы попытались выяснить у дежурного врача, когда отпустят Чучундру, но получили ответ, что сегодня мы можем его не ждать, так как штопали его под общим наркозом, и отходить он от него будет еще несколько часов. Нас же никто больше не держит, а если у кого что заболит, посоветовали йодом помазать.

Пришлось нам всем лазаретом топать по набережной к пирсовой зоне, где мы надеялись застать Ксюшу с Ритой. Конечно, в том случае, если они, устав ждать, не умчались на катере в «Три сосны». На этот случай мы заранее решили нанять водное такси, оно ходило вдоль берега залива и на нем можно было добраться до Змеиного мыса, высадившись на северном берегу. А вот выходить в океан через пролив частники побаивались, не смотря на буи ограждения. Все же страх перед биотехами не улетучился даже после наших громких и многочисленных побед.

Чернуха чуть прихрамывала из-за легкого растяжения связок, но вид у нее был довольный, она улыбалась, нюхала цветочки и балагурила с Бодрым, так как из меня собеседник был еще таксебечный.

Добравшись до пирсовой зоны, мы обнаружили ошвартованный пустой катер, а в нем записка на листке писчего пластика: «Мы в кафе „Аравак“ на набережной». Ксюша, как всегда, поступила мудро – не кинула нас одних без транспорта и не жарилась в катере под солнцем, а повела Риту в прохладное кафе, где ее можно угостить мороженным. Мы повернули на набережную и двинулись к кафе.

Наконец Бодрый не выдержал и спросил:

– Как ты торпеду убил?

– Не торпеду, а личинку МАТ-300, – ответил я, чувствуя, что голос постепенно возвращается, но не совсем мой.

– Да, барракуда дери, там же личинка на две сотни кило потянет! Чернуха сказала, карабинов у нас не было.

– Конечно, мы же просто искупаться хотели, – подтвердила она.

– Настоящий охотник способен убивать биотехов одним намерением, – отшутился я.

– Не гони. Правда, как? Неужели кинжалом?

– Кинжалом ее хрен возьмешь. – Я покачал головой. – Во-первых, панцирь повсюду, кроме брюха, во-вторых, даже если в брюхо, она на раны не особо реагирует. Кинжал выручил Чучундру, он вогнал клинок твари в верхнее небо, когда она его сцапала, поэтому она его не смогла как следует прикусить.

– А потом? – не унимался Бодрый.

– Ну, я ее приманил поближе, подождал, когда она пасть раскроет, и зафигачил ей в глотку водомет на полной тяге. Вот ей башку давлением и разнесло.

– Ну, ты даешь! Повезло. – Видно было, что зависть его гложет, как Рита и предполагала.

– Сноровка и никакого везения, – ответил я.

Бодрый это съел, но дуться не стал. Он вообще по ряду причин не дулся ни на меня, ни на Чучундру. Были у нас с Чучундрой рычаги воздействия на него. Точнее не то чтобы были, но Бодрый уверен, что они у нас есть, а этого вполне достаточно для легкой и ненавязчивой коррекции поведения.

Добротно выстроенное из бамбуковых бревен кафе покрывали широкие пальмовые листья. Окна без стекол, что позволяло морскому ветру свободно бродить в тени между столиков. Вход охраняла деревянная статуя индейца, выкрашенная в цвет томатного сока. И мне сразу захотелось сангриты, такой, ядреной, с большим количеством огурца, перца и сельдерея.

Посетителей в кафе было немного, пятеро охотников в форме занимали три столика, а за четвертым сидели Ксюша с Ритой, которая, как я и предполагал, доедала мороженное с кусочками банана и ананаса. Мы попросили у управляющего разрешения сдвинуть столики и он, подозревая, что мы собрались праздновать какую-то из глубоководных побед, тут же дал согласие.

Это навело Бодрого на мысль действительно отпраздновать выигранную рукопашную схватку с торпедой, о чем он громогласно заявил. До меня только в этот момент дошло, что же мы с Чучундрой сделали. До этого нервное напряжение и волнение за друзей не давало оценить ситуацию адекватно.

– Да, повод есть, – подхватила Чернуха.

Ну, мы и начали праздновать. Заказали три больших тарелки с салатами, всем по стейку, включая Риту, каждый себе выпивки, а Рите здоровенный кувшин лимонада. Я взял сангриту, тоже в кувшине, и три шота текилы, для разминочки. Чернуха тоже взяла текилу, но с лаймом, она так любила.

– Ну, за превосходство человека над тварью! – выдал Бодрый первый тост, подняв шот с белым ромом.

Мы подхватили, чокнулись, закусили салатом в ожидании стейков. Сангрита на жаре пошла хорошо, так что я моментально взбодрился.

Второй тост мы традиционно махнули за товарищей, с которыми идти в бой, а третий подняли за тех, кого нет рядом. И все, конечно, сразу подумали про Вершинского.

– За Хая, – уточнил я.

– За него! – хором ответили остальные.

Тост вышел с оттенком грусти. Конечно, мы все скучали по Железному Хаю. Да, он бывал с нами резок, да, мне неоднократно хотелось воткнуть ему гарпун в задницу, но не было на всей Земле человека, который бы сыграл в нашей жизни более важную роль, чем он. Впрочем, важнейшую роль он сыграл в жизни всех людей на планете.

Два года его уже не было с нами, и вспоминали мы о нем не так уж и часто, скорее по таким вот поводам. Но день, когда мы узнали о его смерти, запомнился навсегда.

Сезон дождей был в разгаре, пальмы сотрясались и шумели от шквалистого ветра, а потоки дождя били в песок на пляже, оставляя глубокие лунки. Долго, очень долго выла сирена на базе, и я сразу понял, что умер Вершинский. Было одиннадцать утра, хмурые тучи неслись над островом, мы вышли из домов и смотрели на север, слушая, как воет сирена.

Он умер в госпитале. Когда нас с Ксюшей вызвали в адмиралтейство, тело его уже перенесли в вестибюль, и оно лежало в акриловом боксе, одетое в парадный темно-синий мундир с золотым аксельбантом. Лицо Вершинского было спокойным, он все и всегда принимал, как должное, даже смерть. Что чужую, мы видели это много раз, что свою. Свою даже с намного большим спокойствием. Я вообще замечал, что за маской Железного Хая он прячет достаточно тонкую натуру, и иногда перегибает палку, чтобы этого не понял никто. Но мы все с ним были слишком тесно знакомы, чтобы этого не понять.

Почему в завещании он указал именно нас с Ксюшей, а не всю команду, поначалу не понял никто, но никто не обиделся. Было в этой последней воле что-то неуловимое, недосказанное, какой-то очень глубокий подтекст, на осознанном уровне нам непонятный, но не имеющий возражений на уровне подсознания.

Нас с кортежем провели в зал совета и вручили запечатанные конверты. Два на мое имя, один на Ксюшино.