Константин Шахматов - Фаршированный кролик. Ужас в старом поместье

Папенька брал меня на руки, и старался поднять повыше. Маменька, стоявшая рядом, показывала на реку и улыбалась: смотри, Стасик! смотри, красота-то какая! Я махал ей в ответ и кричал: ура-а-а! ледоход идет! ледохо-о-од! …И, право слово, не было в тот миг никого счастливее меня на всем белом свете.

Мужчина неожиданно замолчал, и стоял так, глядя на проплывающие берега, пока девушка не тронула его за руку, возвращая к реальности.

– Так я и говорю, – вздрогнул он, и оглянулся на мадемуазель, – счастливые времена. Родители берегли копейку, а мне не было до этого дела. И это правильно. В том смысле, что взрослые могут показать тебе на примере, что есть пища духовная. И вообще, в детстве находишь радость во всем. В простейших, казалось бы, предметах и случаях.

Помню, исполнилось мне шесть. Маменька получила-таки в наследство от умершего отчима дом на Казанской улице. Мы туда переехали, после чего дела наши стали несколько лучше. Раньше приходилось снимать две комнаты возле Преподобного Трифона, теперь же мы сами стали хозяевами.

Дом был двух этажей. Живя в первом, второй мы сдавали внаем, а это шестьдесят рублей к маменькиному заработку. На первые деньги она купила мне деревянную, но раскрашенную как всамделешная, лошадку. Хвост и грива из жесткой щетины; уздечка усеяна медными бляшками; попона красного бархата; кожаное седло – настоящее, только маленькое. Представляете, Машенька! Я готов был играть с утра и до вечера, воображая себя то драгуном, то Ильей Муромцем. А еще была у меня сабелька…

– Повезло, – пошутила девушка.

– Не спорю, Машенька. Но раньше я играл простецкими куклами, и разве меньше радовался? Вот вы учительствуете, несете, так сказать, доброе, вечное. А много ли деревенских детей играют дорогими игрушками? Небось, все куклы-то – тряпошные? И ведь точно так же радуются. Нисколько не меньше.

– Конечно! Других и не видели. Не с чем сравнивать.

– Вот поэтому, не важно какие куклы. Важно само их наличие. В этом счастье.

– А если кушать нечего, тогда как? Ведь вы же, кое-что да имели, живя в своей Вятке. Деревня, от которой вы так оторваны, как другая планида со своими законами.

Машенька словно проверяла на прочность Настасия Палыча.

Мужчина задумался. Он стоял опустив голову, засунув руки в карманы, глядя на носы своих лакированных туфель.

– Вот вы про радость говорите, – продолжала Маша, – про обыденные вещи. Но бывает и так, что время сеять, а мужики всей деревней на Каме. А где денег взять, чтобы подать платить? Вот лямку и тянут, за полцены, если повезет у местных бурлаков баржу отбить. И что, в итоге, на заработанные деньги купить можно? Того же хлеба?

Мужчина хмыкнул.

– А вот мне, между прочим, тоже кое-что о заграничной жизни известно.

– Что именно? – Настасий Палыч поднял голову.

– А то, что в хваленой Англии или Франции такая же нищета, как у нас! И что там есть свои голодные дети. И простые люди так же загнаны в условия нищеты и малообразованности, и лишь малая часть населения живет припеваючи. Вот у них-то как раз, в их узкой среде, и прогресс, и техническая революция… Так какого вы опыта набирались, Настасий Палыч?

– Помилуйте!

Мужчина казался совершенно растерянным.

– Напрасно вы так.

– Почему же? – не унималась жестокосердная мадемуазель.

– Потому что и моя судьба не из легких, уверяю вас. В возрасте семи лет я остался без обоих родителей.

Машенька отступила.

– Я не знала.

– Конечно. Мы едва знакомы.

Настасий Палыч повернулся лицом к реке и взялся за поручни.

– Квартирантов на втором этаже было трое. Чиновник суда, ветеринар из случной конторы, и медик-студент по фамилии Яблочков. Первые двое платили исправно и нраву были спокойного, чего нельзя сказать про третьего супчика. Например, однажды, он умудрился пролить на лестнице пахучую жидкость. Она разнеслась по дому, и стала причиной удушья и головных болей всех проживающих. В другой раз, пары ртути из тех же пробирок чуть не отправили на тот свет его самого. Матушка, узнав таким образом о его увлечении химией, категорически заявила, что впредь будет сдавать ему комнату с непременным условием: никогда и ни под каким видом не производить дома опасных и вредных опытов. Яблочков согласился, дав обещание, что ничего такого делать не будет, и …с блеском не справился. Как-то ночью произошел взрыв, и второй этаж вместе с крышей выгорел. В пожаре погибли все: испытатель, его соседи, и мои родители. Прогорев, второй этаж рухнул им на головы. Я чудом остался жив, потому что спал в боковой комнате. Пожарные спасли меня, но больше ничего не смогли сделать. Только к утру они растащили буграми головешки и залили их из брандспойтов…

После этого меня отдали на воспитание родственникам, жившим в Тамбовской губернии…

***

Вечерело. Красное солнце клонилось ко сну, все более приближаясь к ломаной линии берега. Мужчина и женщина сидели в плетеных креслах на верхней палубе, и продолжали беседовать.

– Вы что, Настасий Палыч, вздыхаете?

– Вижу, дорогая Мария, вы мне не верите. Сколько я не пытаюсь вам понравиться, да все без толку.

– С чего вы взяли?

– Сам не знаю. Может, надоел вам?

– Нет, мне очень интересно вас слушать.

– Ах, да! Собираете очередной материал для своих книжек! – в голосе мужчины послышалась укоризна, – Совсем забыл, что вы писательница!

Женщина, в ответ, неодобрительно хмыкнула.

– Буду с вами откровенен, Машенька. Читал я вашу «НЕЗАБУДКУ». Там же в Питере и прочел, еще в издательстве. Можно сказать – с гранок.

– Товарищи порекомендовали, или по службе? – женщина громко усмехнулась, – Что же вы теперь, потребуете у капитана арестовать меня?

– Нет, – грустно отвечал мужчина, – зачем же. Все, что написано в книжке – на вашей же совести. К тому же, не в моих правилах арестовывать понравившихся мне людей. Я не хотел бы…

– Вот как! – воскликнула спорщица, – Значит, вы просто обзовете меня emansipe [2], и на этом все кончится?

– Нет, – голос мужчины дрогнул.

Следующую минуту они молчали. По всей вероятности, собеседники тяготились возникшего поворота в беседе. Неприятного поворота, скажем прямо. Первым нарушил молчание Настасий Палыч.

– Раз нас обоих одолевает бессонница, – сказал он тихо, – давайте поговорим на отвлеченные темы.

– О чем же?

– Не знаю, о чем-нибудь. Ведь я не такой плохой, каким мог показаться.

– Я уже поняла. Вы хорошо маскируетесь. Сначала говорили мне, что инженер; теперь же получается – из охранки?

– Нет, что вы! Я не хотел вас пугать! Повторяю: вы симпатичны мне как женщина, поэтому политическая составляющая, в данном случае, мне безразлична. Тем более, что ваша «НЕЗАБУДКА», не смотря ни на что, мне ой как понравилась. Смело написано.