Константин Шахматов - Фаршированный кролик. Ужас в старом поместье

– Надеюсь, без Ивана Прокопьевича не расхвораешься. Иначе, кто нас охранять будет? Стасик?

– Нет, что вы! – воскликнул Власов, – Как ваш хозяин наказывал, так я и сделаю. А будет наседать кто, ружо возьму из кабинета или пистоль с патронами, что в комоде лежат. Иван Прокопьевич дал мне четкие распоряжения по этому поводу, и объяснил где что находится, в случае необходимости… Да, на худой конец, у меня и хлыст есть.

Власов вынул из-за голенища сложенный вчетверо плетеный арапник.

– Ладно-ладно! – замахала руками тетушка, – Верю.

– А что! – восклицал я, – Если надо, я и сам из пистолета могу. Правду говорю, тетушка!

Антонина Григорьевна благосклонно оглядела меня и бородатого Власова: вот, мол, защитнички, старый да малый.

Всю ночь, с небольшими интервалами, Власов ходил по усадьбе и бил в свою колотушку. До утра нас никто не тревожил. Во всяком случае, мы преспокойно спали. Утром тетушка постелила ему в конюшне и приказала отдыхать.

Старик проснулся к обеду. Для начала осмотрел собак, все ли у них ладно и нет ли болячек. Потом взялся за оставшегося в одиночестве гнедого. Прогулял его по широкому двору, обтер соломой и, отведя в стойло, дал воды и овса. И только после этого уселся возле конюшни под навесом с чувством выполненного долга. Тетушка вынесла ему хлеба и молока. Пока Власов ел, я упросил его показать мне хлыст. Старик достал его из сапога и протянул мне: на, мол, но смотри осторожно. Я размотал его на всю длину и стал с интересом рассматривать. Кнут был и вправду хорош. На короткой деревянной ручке, почерневшей от бесчисленных прикосновений ладоней, длинный, из пахнущей козьим молоком сыромятной кожи, а на конце его красовалось свинцовое грузило. Да, таким и убить можно! А уж зайчонка подсечь – плевое дело.

– Ну, как прошел караул? – спрашивал я, – Не видел ли чего подозрительного?

– Нет, – пожимал плечами старик.

– И никаких шорохов не слыхал?

Старик усмехнулся.

– Туговат я на ухо. Да мало ли что што зашевелится в зарослях. Ночью всякая мелкая живность на охоту выходит. Всех бояться?

– Но все же?

Власов поставил кувшин на землю и обтер бороду.

– Видел, однако. Твоя правда.

– Что?! – вскричал я, бросив игрушку.

Подобрав с земли хлыст, старик посмотрел на меня, и хитро прищурился. Вернее, прищурился только единственным глазом. Другой, стеклянный, даже не дрогнул.

– Да будто огоньки по лесу в разные стороны шастали. И странно так: то вверх, то вниз, то ко мне приближаются. Я, главное, подхожу к ним, а они от меня. И так несколько раз.

– И что это могло быть?

– Все что угодно. Жуки, к примеру, тоже могут светиться, когда свадьбы устраивают.

– Ух-ты!

Я никогда не видел свадьбы жуков. Интересно было бы посмотреть.

– А ты вот сам мне лучше скажи, что твой дядюшка в лесу прячет?

– Дядюшка?

– Да. Слышал я от мужиков байку, будто бы ходит он в лес по ночам, или рано утром. А с какой надобностью – неизвестно. Может, клад у него там? Проверяет?

– Выдумки.

– Значит, врут мужики?

– Нет же, вспомнил! – спохватился я, удивляясь собственной нерасторопности, – Он там мертвых кроликов закапывает! Мы с ним столько настреляли!

– Что ж, понятно.

Власов покачал головой.

– Ладно, барчук. Верю. Вот тебе, на игрушки. Утром нашел у ограды, когда последний обход делал.

В его морщинистой ладони матово блеснула жемчужина.

– Еще одна! – воскликнул я.

Лицо старика выразило недоумение.

– Сотский вчера точно такую же приносил! Тоже сказывал, что нашел возле леса!

Я взял у Власова жемчуг.

– Ты только дядьке своему ее не показывай. Мало ли что.

Тут со стороны дома послышался тетушкин голос, звавший меня завтракать. Я сунул жемчужину в карман и побежал домой, обещав вынести старику сахару.

Власов только махнул рукой:

– Ступай-ступай! Зачем мне твой сахар. Сам кушай.

***

За столом тетушка прервала молчание первой.

– Не понимаю я твоего дядю.

– Ивана Прокопьевича? – я был рад поводу не доедать кашу, – Почему же?

– В последнее время его словно подменили, – выдохнула она.

Антонина Григорьевна сидела как истукан, выпрямив спину и уставившись в одну точку. Она даже не притронулась к своей тарелке, и ее порция овсянки почти остыла.

– Стал резким и вспыльчивым. Замкнутым стал, будто скрывает от меня что-то.

– Какие могут быть тайны!

Я сделал серьезное лицо, незаметно отодвигая от себя тарелку с противной овсянкой.

– Мне так кажется. Много лет назад, до переезда в имение, я знала его совершенно другим человеком. Скромным, отзывчивым. Он предугадывал каждое мое желание. И мы всегда понимали друг друга.

– Что же случилось? – я косился в окно, стараясь разглядеть, чем там занимается Власов.

Тетушка пожала плечами.

– Знаю! – воскликнул я, – Во всем виноваты зайцы!

– Зайцы? Фи! Эти маленькие, беззащитные животные…

Громкий треск ломающихся веток отвлек нас от разговора.

Мы бросились к окну. Весь сад был заполнен зайцами. Они прыгали от яблони к яблоне, поедая с деревьев горькую кору и нижние ветки, до которых могли дотянуться. Тетушкины клумбы, с повторно высаженными цветами. Кусты ежевики и смородины. Даже кусты одичавшего шиповника, что когда-то числились розами. В общем, все, что цвело и произрастало, было варварски уничтожаемо в эти минуты бессовестными тварями. Зайцев было так много, что они, буквально, прыгали друг дружке по головам, пытаясь поближе пробраться к лакомым кускам растительности. Те, кому не досталось еды, кажется грызли засохшие прутья ивовой изгороди.

– Боже мой! Что твориться! – воскликнула в ужасе тетя.

– Власов! Власов! – завопил я, пытаясь дозваться нашего сторожа.

Мы стали звать старика хором. Тщетно. Собаки, запертые в вольере, бешено лаяли и бросались на сетку, но никто другой не откликался на наши призывы. Лишь некоторые зайцы поводили ушами и поворачивали головы, на секунду отвлекшись от увлекательного занятия.

Я стал кидать в грызунов что ни попадя и кричать: кыш! подите все прочь! Но и это не принесло результатов. Зайцы не обращали на мои жалкие потуги никакого внимания. Они прыгали уже под самыми окнами.

– Постой! – вспомнила тетушка, – У нас же есть револьвер!

– Правда!

Вскоре бесстрашная женщина стояла у раскрытого окна, широко расставив ноги, и держа на вытянутых руках Смит-и-Вессон.

– Иван Прокопьевич когда-то учил меня им пользоваться. Мы стреляли по бутылочкам. Зажми уши.

Я закрыл уши и зажмурился. Я прекрасно знал, что звук от выстрела очень и очень громкий.

Тетушка прицелилась, как смогла, и выстрелила. Дымящийся револьвер упал на пол.

– Господи, Боже! – вскричала Антонина Григорьевна.

Она стояла, отвернувшись от окна и поджав одну ногу, как будто увидела на полу мышь.