Даниил Киселёв - Летопись

Дом мой стоял у самого края главной площади города. В центре нее стояла ратуша, высокая, полностью белая, сверху которой находился флаг. Что же насчет моего дома? Он построен из железных листов, без окон – самая настоящая коробка. Внутри было достаточно комфортно для меня: в углу стояла кровать, а рядом располагалась тумбочка. На противоположной стороне комнаты стоял по центру стены стол. Письменный. Около двери была вешалка.

Войдя в дом, я повесил сумку, снял с себя все обмундирование: противогаз, ремень с ножом и ПМ, биту и положил рядом с тумбочкой. Закрыв дверь на петлю, я сел за стол, подвинул к себе журнал, который лежал на углу стола, открыл его, положил деньги и стал писать отчет за сегодняшний день. Во время того, как я писал его, кто-то постучался в дверь.

– Кто там? – громко спросил я находящегося за дверью.

– Толя! Это я, открой, пожалуйста, – ответил мне с той стороны женский нежный голос.

Эта была Дуня. Дядя Сэм называет ее Дункан, но мне нравится называть ее Дуня. Она была девушкой слегка застенчивой, запуганной. Она была младше меня на год, худенькая, с заделанной косой и красивым личиком. Дядя Сэм мне всегда говорил, что это моя baby, но я терпеть не мог так называть ее. Он постоянно твердил нам про то, как строились отношения у них на Родине, но я слушать не хотел, но Дуня старалась подчиниться американским нормам и пыталась прислушиваться к ним. Мне было противно слышать из уст «Дункан», что дядя Сэм говорит дельные вещи. А какие это вещи? Активная жизнь, в которой приветствуются зверство, пошлость, не думая о том, что когда-нибудь захочется завести маленького человечка и что для этого надо будет вкладывать огромную любовь. В основном все молодые пары прислушивались к его словам, но я был против этого. Терпеть не мог эту «любовь по-американски».

Открыв дверь, я увидел Дуню, которая стояла в поневе, потрепанной футболке с надписью World War III Veterans Won’t, на шее – платок, а на ногах – кеды. В одной руке была тарелка жареного стейка, на краю которой были вилка и нож, а в другой руке простая кружечка воды с хорошим и ржаным куском хлеба.

– Я подумала, ты есть, наверное, хочешь, – прервала она минутную тишину своим нежным голосом.

– А… да! Конечно. Проходи, – сказал я и, отойдя от прохода, дал ей зайти.

Дуня прошла ко мне в дом, подошла к столу и поставила мой ужин на стол. Я же, закрыв дверь, подлетел к столу, сел и стал с аппетитом есть мясо. Дуня же облокотилась на стол, наклонилась ко мне и стала с улыбкой наблюдать, как я ужинаю.

– Приятного аппетита.

– С-спасибо, – ответил я с набитым ртом.

– Как сегодня…

Поняв, что хочет узнать Дуня, я перебил ее:

– Тихо, спокойно. Ни с разбойниками, ни с каннибалами, ни с кем не сталкивался.

– Толя… может, ты к нам?

И в этот момент я стал куда серьезней:

– Дуня! Я же говорил тебе, не пойду я в город работать ни фермером, ни сторожем, ни дворником, никем. Мне моя работа по душе. Если бы не я, то мы бы скопытились уже давно. Я постоянно приношу что-то: книги, предметы сельского хозяйства, электронику и много чего другого!

– Но…

– Никаких «но». Я все сказал!

Дуня же резко встала из-за стола, развернулась и пошла к выходу. Около него она остановилась, повернулась резко ко мне и заговорила:

– Дурак! Я же за тебя волнуюсь! Каждый день думаю: «Как мой Толя? Все с ним хорошо? Только бы вернулся домой». А ты… ты… – в этот момент Дуня заплакала и убежала, оставив за собой дверь открытой.

«Мда… как же забавно все выходит после каждой такой ссоры», – подумал я и пошел относить посуду к месту выдачи пищи.

Конечно, я понимал, что поругаться с Дуней – это нехорошо, но мне не привыкать, мы довольно часто ругаемся по этому поводу. И несмотря на это, живем душа в душу.

Придя к месту выдачи, я вернул посуду, и, когда был готов оплатить свой ужин, мне сказали, что все уже оплачено.

«Какая же она добрая и заботливая», – подумал я про Дуню и пошел домой. У входа меня остановил дядя Сэм.

– Эй, Том! Я сейчас видел Дункан, вся в слезах бежала домой. Вы опять поругались? – сердито спросил он.

– Да, но не опять, а снова.

– Эх… вот не можете вы нормально общаться. Одна из часто встречаемых проблем в русских семьях – не можете нормально жить и постоянно ругаетесь, деретесь, избиваете друг друга по пьяни. Вот если бы вы с ней…

– Дядя Сэм! Во-первых, это наше личное дело с Дуней, ругаемся мы или нет. И во-вторых, я с вами разговаривал по поводу нас с ней.

– Ok, friends! Но это же неправильно – вот так постоянно ругаться. Вон Николосы (так он называл семью Николаевых), бери пример! Каждый день они это делают, и все хорошо.

– Мы с Дуней не такие, нам хватает друг друга и без «этого»! И вообще, меня Николаевы не интересуют. Спокойной ночи!

– Доброй…

Как же меня бесили эти нравоучения от дяди Сэма. Постоянно говорил мне, как нам надо существовать с ней, а мы не маленькие, чтобы слушать эти нравоучения, хоть нас и ругали, чтобы мы не прислушивались к нему. Считали его Исой!

Придя домой, я написал отчет, лег в кровать и заснул.

Вот она, моя жизнь…

Проснулся я от солнечного света, пробивающегося через щели стен моего дома. Ранним утром. Я вышел на улицу и увидел красивый оранжевый рассвет. После того как я осмотрелся и не увидел на улице ни души, я пошел к главному источнику воды нашего города – небольшому источнику, или, как он еще называется, – роднику. Вообще, он был еще до войны здесь, но так легко мы его не оставили. Мы понимали, что радиация могла проникнуть в почву, и поэтому нам пришлось его слегка… модернизировать. Дед Митяй поставил пару фильтров, которые я нашел на развалинах города.

Подойдя к источнику с умывальными принадлежностями, мылом и тряпочным полотенцем, я стал принимать гигиенические процедуры. Только толку от него нет никакого. Организм все равно не очистишь от радиации. После я отнес свои вещи домой и пошел за своим завтраком. Во время приема пищи мимо меня прошла Дунечка. По лицу ее было видно, что она все еще обижена…

В этот момент у меня промелькнула мысль дяди Сэма. Но я отбросил ее в сторону сразу же после того, как вспомнил слова деда Митяя: «Преданность и доверие – путь к настоящей любви». Тем временем как дядя Сэм говорит какие-то неуместные вещи типа: «Перед сном думайте о ней, после сна тоже». Я сразу задался вопросом: «Неужели любовь – это диктатура?» То есть мне нужно думать насильно о ком-то. Именно «о ком-то». Ведь речь даже не о любимом человеке, а просто о том, что «думать о ней». Или вот еще один пример: «Самый главный страх – надоесть тому, кто тебе дорог». Подумать о таких словах, и сразу кажется, что человек просто общается с объектом своего воздыхания и не пытается сделать каких-либо намеков или шагов, чтобы быть рядом со своим человеком. Куда важнее то, что если вы любите друг друга, то вы никогда надоедать не будете. Мне кажутся подобные цитаты просто тупостью – тупостью, которая появилась за счет привлечения культуры дальних краев, чьи слова – «демократия», при этом поменявшиеся миллионы взглядов и идей за жалкие две тысячи лет. Молодых, даже очень молодых это привлекало, и они всегда хотели стать частью тех краев, но могут ли они еще вернуть ту жизнь, которую любили те, кто до нас жил, те, кто распахивал поля на протяжении всей той жизни, которую они прожили на нашей земле. Кто никогда не любил «высоких» и пытался сделать их ниже, а их это не волновало, их волновало только то, чтобы в наших краях не было чужаков, которые расхаживали в наших краях словно хозяева. Таких мы отправляли всегда в те края.