Виктор Ананишнов - Изнанка матрешки. Сборник рассказов

– Но тогда, ребята, что с нами произошло? – повис в тишине без ответа испуганный вопрос Татьяны Славиной.

Реальный мир.

Совещание у директора затянулось.

Вначале, правда, участники встречи не столько совещались, сколько угощали друг друга монологами.

– Мы нащупали возможность войти в их Программу. Но пока что это потёмки и ненадёжно. Грубое вмешательство убьёт её. А в ней происходят удивительные и таинственные, я не боюсь этих слов, действия. Там возник свой необыкновенный мир фантомов. Именно мир, в котором существуют непонятные пока что для нас взаимоотношения между этими фантомами. Мы их представляем вульгарно, с нашей точки зрения, а там всё своё, даже законы. Там возник абсолютный преобразователь. Как? Эволюционный путь отпадает. Значит, он рождён их Программой. А мы лишь только знаем о нём. А что это такое, нет. Там, наверняка, есть что-то ещё… И о самой Программе. Мы убеждены – это субъект. У неё громадное число степеней свободы. Как у реальной природы. И она творит как природа. Лакуна – её создание. И она её для чего-то нужна. В Лакуне исчез Наблюдатель, но он всё-таки существует. Об этом и они там знают и мы уверены… Другое дело, как увидеть этот мир Программы? То, что предлагает Ветров – вмешательство. Убийство мира…

Ему можно, он рабочая лошадка, – посматривая на Корчагина, думал Мазков. И то, что он так думал, ему было не по себе. Не мог он так думать о нём, не имел права, в конце концов. – У Сергея своя точка зрения, у меня своя. Квиты как будто. Что же мне не нравится в его высказывании?.. Его узкий, по-моему, подход к эксперименту? Создал мир и теперь ни шагу в сторону? Глупо? Конечно… Но не это, совсем не это мне не по нутру! Не это подмывает так прервать его… Может быть, то, что его удовлетворяют эти… лжеобразы сотрудников лаборатории, что теперь там перескандалили? А?… – Мазков остановился на предположении и неприятно поразился самому себе – да, как раз это!.. Впрочем, не обязательно, чтобы сам Сергей так думал, достаточно того, что ему, Мазкову, так представляется… Н-да… – думал начальник отдела. – Хорош же я! Но если сейчас согласиться во всём с ним, значит… Значит, я таков и есть. Ну, уж, нет!

– Не вижу никакого вмешательства. Обычная операция. Мне кажется, Сергей Владимирович, вы слишком близко к сердцу принимаете созданных их и нашей программами миры. Мир фантомов, как вы говорите. Кстати, наша программа, как я понимаю, не даёт участникам её думать о своей нереальности. Поэтому не вижу беды в кардинальном вмешательстве в их деятельность. Они воспримут это как должное, как изначальное. Возможно, и возникнут какие-то нежелательные побочные эффекты, но ведь, согласитесь, то, что сейчас у них происходит – хуже некуда. В конечном счёте, наш эксперимент не ради создания группы электронных склочников, а ради какой-то цели. Или нет? Сейчас цель, как я её вижу, во вмешательстве с тем, чтобы замкнуть обе программы и самим разобраться, что, где и как происходит, а не получать, вернее не ждать информации из вторых и даже третьих рук…

Воробьёв сумрачно слушал подчинённых ему людей и впервые, наверное, задумался над тем, кто они, в сущности, есть. Оказывается, до настоящего времени у него представления о них были, мягко говоря, поверхностными, на уровне служебного общения. А сейчас он почувствовал какой-то резкий диссонанс своему устоявшемуся мнению с теми мыслями, которые появились при сегодняшней встрече.

Конечно, прозрел он неспроста. Стал чаще встречаться с ними и оттого лучше узнал их.

В Мазкове для него открывалось всё больше и больше качеств, что ему, как руководителю, совсем недавно нравились: административная расторопность, деловитость, уверенность в своей правоте. Но за ними нее было видно ещё чего-то. Стало казаться, что и дома, в семье и среди друзей он такой же начальник отдела, как и в институте, а все остальные человеческие черты ему чужды.

Рассуждая и думая так о Мазкове, Воробьёв раздражался, и даже начинал верить в того Мазкова, который проявил себя в программе угодничеством и карьеризмом. И ещё больше раздражался, вспоминая, что сам он в этой программе не такой уж и принципиальный, потакая ему. И хотя мысли, высказанные Мазковым, были, в принципе, правильными, во всяком случае, разумными, однако Воробьёв непроизвольно выискивал в них иной смысл. Не хотел, а искал. Слова, голос Мазкова царапали слух и не рождали ответного чувства доверия.

Зато Корчагин… Надо же! Сухарь сухарём, иначе и не скажешь, а вот тебе – романтик. Созданный виртуальный мир фантомов принял к сердцу, поверил в него, готов пестовать его. Недаром народ говорит: пуд соли с человеком съесть надо, чтобы узнать и понять его.

– Понятно, – сказал он, когда Мазков выдохся и стал повторяться. – Жаль, что у вас нет единого мнения. Но в каждом из ваших предложений есть, как мне кажется, зёрна истины. Всё-таки, Сергей Владимирович, у нас эксперимент и из этого факта надо исходить при своих отношениях к работе. Но и вламываться в него, Павел Андреевич, я думаю, преждевременно. Там и так всё ещё не уравновешено, и наше вмешательство, возможно, поможет, но и нет гарантии коллапса обеих программ. Так что разумнее подождать. Не считайте, что вы при этом должны сидеть, сложа руки. Ищите другие, менее болезненные для программ, пути проникновения в них. И ещё… Сергей Владимирович, в вашей последней записке есть такие слова… Так… Они стали задумываться… Что вы под этим имели в виду?

– По условиям эксперимента они не знают о себе, как упоминал Павел Андреевич, кто они есть. Так вот, теперь у нас нет такой уверенности.

– То есть, независимое от вас собственное развитие программы. Так?

– Похоже.

– Вы это серьёзно?

– Куда уж серьёзнее, Олег Владимирович.

– Вы знали, Павел Андреевич?

– Что с того? Тем более надо поторопиться и вмешаться в процесс.

Воробьёв невесело усмехнулся.

– Пресечь, так сказать, крамолу. Так? Крамолу ли?

– Не знаю. – Мазков помолчал. – Не знаю даже, как это назвать. Да и не в словах дело. Представляете, мы тут с вами сидим, думаем, спорим. И вдруг узнаём, что кто-то нас придумал. На время, пока мы ему нужны… Брр!.. А они на пороге этого. – Он зябко повёл плечами. – Не хотел бы я быть в их шкуре!

Корчагин хмыкнул.

– Вы, Павел Андреевич, себе противоречите. То эксперимент, фантомы, а теперь переживаете за них.

– Я не противоречу. А всё больше убеждаюсь в своей правоте. Надо вмешаться, убрать идею их искусственного образования. Как только они поймут, кто они есть на самом деле, тогда-то уж коллапса программ следует ожидать наверняка.

– Но как вы это себе представляете? Изъятие идеи? Вы что, там кого-то изымите из действия? Или кто-то от нас там приходит и говорит, мол, ребята, вы думаете, что вы виртуальные марионетки, так нет, вы не правы. Так, что ли? И то и другое нам не подвластно… И раз мы всё время говорим об эксперименте, так пусть он и протекает по своим законам. – Корчагин встретился с взглядом Воробьёва. – А мы всё-таки найдём вход в их Программу.