Сергей Курфюрстов - Дом Кошкина: Инспектор Янковец

Я оглянулся, пытаясь отыскать глазами немецкого солдата, но тот был уже далеко: – почти поравнялся с установленной напротив памятника Пушкину гипсовой статуей девушки с веслом. Русского поэта немцы почему-то пока не тронули, а вот «девушку с веслом» решили расстрелять. Теперь вместо ног из статуи уродливо торчала железная арматура конструкции.

– Немец уходит, – шепнул я Степану.

– Проследи за ним, – взбудоражено выкрикнул он, – только осторожно. Издалека. Близко не подходи.

Я рванул за солдатом. Тот шел быстро, нагло расталкивая привлеченных звуками выстрелов и бегущих навстречу полицаев, торопившихся поскорей оказаться на месте происшествия. Гражданские, наоборот, старались убежать как можно дальше, чтоб не попасться под руку немецким патрулям и не оказаться в горьком положении заложников. По дороге, сопровождаемые испуганными взглядами людей, на большой скорости промчались два легковых автомобиля. Немец остановился, посмотрел им вслед и криво усмехнулся. Затем, бегло оглядев суетящихся прохожих и, видимо, не заметив ничего подозрительного, быстро зашагал в сторону управы. Прячась за спинами людей, я последовал за ним.

Свернув с Бердичевской на Михайловскую, немец перешел на другую сторону улицы и смешался с толпившимися у продуктового магазина людьми. Просочившись сквозь них, он повторил маневр и, оказавшись по правую сторону дороги, остановился, снял с головы каску и резко оглянулся. Его взгляд встретился с моим. Цепко и холодно. До замирания в душе. Его зрачки. Я снова их вижу. С такого расстояния это, конечно же, невозможно, но я точно знаю, какие они у него. Маленькие, непростительно маленькие, безжалостные и бездушные, насмешливо-презрительные, с жестокой ненавистью пронзающие меня насквозь, бесчеловечно-изуверские зрачки. Теперь, без каски, я его узнал. Унтерштурмфюрер СС, убивший на моих глазах беременную девушку в Богунском лесу и в шутку приказавший Степану меня расстрелять. Это был он.

На секунду опешив, я все же совладал с собой и нырнул в подворотню. Проскочив дворами лекторий, ноги вынесли меня на Киевскую и, перебежав ее, я укрылся в скверике напротив бывшего военкомата. Теперь тут располагалось гестапо.

Липа и росшие вокруг кусты защитили от посторонних глаз, дав возможность отдышаться и подумать. Значит, я был прав. Это не рядовой солдат. И был он там не случайно. Немец знал, что ему придется стрелять, и потому передернул затвор заранее. Он выстрелил в убийцу, – и это вроде бы правильно, – но зачем он его добил? И почему не дождался своих? Зачем сбежал? Если бы это был простой рядовой – тогда понятно. Был в самоволке и сбежал от ненужных объяснений. А может, это и было рассчитано на то, чтоб все так подумали? Может быть…

Я еще раз оглядел противоположную сторону дороги. Перекрытый шлагбаумом и охраняемый двумя солдатами въезд во двор гестапо просматривался хорошо. Столовая для немецких офицеров тоже. Ни там, ни тут никакого движения. Было около половины девятого вечера, и с наступлением темноты город начал понемногу пустеть. Выходит, немца я упустил, но теперь хотя бы знаю, что это не был простой солдат. Куда он мог пойти? Прямо? Там одни жилые дома. Маленькие и невзрачные. Вряд ли офицера расквартировали бы там. Направо по Киевской? Возможно. Там дома побогаче. Что там еще? Почта ? – в такое время она закрыта. Бордель ? – недавно открытое по указанию военной администрации заведение для немецких солдат и офицеров? Точно! Ведь там можно переодеться! И тогда, – все! Был солдат, и нет его!

Значит, можно уходить. Ждать дольше бессмысленно. А за борделем нужно понаблюдать. Здание знакомое. Двухэтажное. До революции там купеческий доходный дом был. Для богатых постояльцев. А потом гостиница для колхозников. Окна выходят во двор, и на улицу. Двери тоже. Жиличек, по словам Женьки, всего четыре. Голландки. Добровольно приперлись поддержать дух немецких солдат, – курвы идейные! Но к ним только офицеров подпускают. А солдатам обещали угнанных латышек привезти. Не хотят свою пёсью арийскую кровь местными женщинами осквернять. Брезгуют, гады!

На улице стемнело. Вот-вот комендантский час, и надо торопиться. Домой минут сорок топать. Успею. Человека, идущего по тротуару, вперед пропущу и за ним пристроюсь. Запоздалый прохожий, одетый в гражданский костюм и с надвинутой на глаза шляпой, торопливо прошагал мимо меня. В темноте его лицо не было видно, но походка… Черт! Вся та же марширующая походка! Идет, коленки кузнечиком выбрасывает, носок тянет, левую руку к себе прижимает, будто оружие придерживает; правой размахивает. Он или нет? Может, кто-то другой? Мало ли вояк сейчас развелось. Я дал ему уйти метров на тридцать вперед и осторожно последовал за ним. На углу Театральной он повернул, и уличный фонарь на секунду осветил его лицо. Он! Точно он! Значит, переоделся и теперь думает, – все? Концы в воду? Не получится! Я добежал до перекрестка, прильнул к стене крайнего дома и, спустившись на корточки, осторожно выглянул из-за угла. Немец, пройдя немного вперед, зашел во двор между двух трехэтажных домов, окнами выходивших на Преображенский собор, и скрылся из виду. Бежать за ним? Нельзя! Вдруг он меня заметил и в засаде караулит? Я побежал назад к скверику, сзади обогнул угловой дом и заскочил во двор со стороны Киевской улицы. В дальнем подъезде негромко хлопнула дверь, и через несколько минут в окнах третьего этажа зажегся свет. Вот ты и попался, фашист!

Довольный собой, я помчался домой. Теперь будет, что Степану рассказать. Да и ему тоже. Что со Сциборским? Выжил ли? Если немцы устроили на него покушение, может он не такой уж и враг. Или все-таки враг? Как же во всем этом разобраться?

Степан сидел у нас дома, с беспокойством ожидая моего возвращения. Мать разогревала еду, зная, что самое позднее к десяти часам, я должен быть дома; Маша помогала с посудой. На столе стояла непочатая бутылка водки и две рюмки.

– Ну, наконец-то! – не сговариваясь и почти хором; всплеснув руками, выкрикнули все трое, невольно вызвав у меня довольную ухмылку и, даже, слегка развеселив.

– Что с Николаем Орестовичем? – спросил я Степана.

Тот скривил печально-жалобную мину, растеряно развел руками и, тяжело вздохнув, сообщил:

– Умер. Пока довезли, кровью истек. Часа три мучился.

– И что теперь будет? Кто его убил? Что люди говорят? – я засыпал Степана вопросами, оставляя узнанное мной на потом.

– Беда будет, – покачал головой Степан, – у убийцы документик при себе нашли. В Берлине выданный. И не кем-нибудь, а Украинским доверительным фондом. «Бандеровцем» он оказался. Теперь народ Бандеру судить требует. И помощника его, Стецько, тоже. Братоубийственная война случится может. Украинец на украинца пойдет. Вот, что люди говорят.