Сергей Курфюрстов - Дом Кошкина: Инспектор Янковец

– Хорошо, мама, – кивнул я в ответ.

Немного проводив мать, мы вернулись и, прячась от дождя под одним зонтом на троих, заскочили во двор дома, где я в последний раз видел эсэсовского офицера.

– Вон его окна, – показал я Генке.

– Чьи? – недоумевая, спросил Женя.

– Пойдем за сапожной будкой на лавочку сядем, и я тебе все расскажу.

Внимательно выслушав, Женька напряженно замолчал, и на его лице отобразилось чувство неподдельного и нескрываемого страха. Или наш артист его мастерски изобразил.

– Он эсэсовец, и, скорее всего, служит в гестапо, – немного подумав, испуганным полушепотом наконец заговорил Женька, – а гестаповцы относятся с подозрением к каждому дважды встреченному ими человеку. Для них случайных встреч не бывает. Он видел тебя на месте убийства, потом на Михайловской, и вполне возможно возле своего дома тоже. Ты понимаешь, Коля, что будет, если ты еще хотя бы раз попадешься ему на глаза?

– Почему ты решил, что он из гестапо? – недоверчиво спросил я.

– Ты сказал, он вечером переоделся в штатское. А в штатском позволено ходить только сотрудникам гестапо! И то, – исключительно по служебной необходимости и с разрешения вышестоящего начальства! Ты понимаешь, куда лезешь? За простого немца сто человек расстреливают. А за него тут все пожгут! Все, кто живет в соседних домах, считай уже на том свете.

– Так в этих домах только немцы живут. Наших людей из них давно выселили, – зло усмехнулся я.

– Они найдут, кого повесить, – вставил Генка, – за них не волнуйся.

– Да… слишком дорогая получается месть…

– Вот и я о том же! – Женька вздохнул с облегчением, видимо полагая, что сумел меня убедить. – Ты знаешь, Коля, я не трус. Ради того, чтобы вытащить Машу из гетто, я пошел на убийство. Но этим мы спасли конкретного дорогого нам человека. А кого мы спасем, если убьем гестаповца? Никого! На его место придут другие. Такие же, как он!

– Ладно, – соглашаясь, вздохнул я, – если уж убивать – то ради спасения, а не из-за мести. Оставим это на потом. А сейчас – валим отсюда. В другой двор. Не будем немцам глаза мозолить.

– Котёнок! Котёнок! – раздался за спиной детский голос, – куда пропал, непослушный?

Из-за сапожной будки выбежала маленькая девочка лет пяти-шести, в завязанном «по-старушечьи» крест-накрест на груди байковом платке и нарочито строго позвала своего питомца. За валявшимся неподалеку разбитым деревянным ящиком, испуганно подглядывая сквозь поломанные доски, притаился маленький несчастный котёнок. Его мокрая слипшаяся шёрстка и дрожащее от холода тельце придавали ему совершенно беспомощный и жалкий вид. Мордочка и живот были грязно-белыми, уши и спина совершенно черными, а темное пятнышко над верхней губой добавляло некоторой комичности этому маленькому, напуганному первым в его жизни дождем существу.

– Ах, вот ты где, негодник! – девочка подняла бедного страдальца на руки и, повернувшись к нам, вежливо спросила, – можно я с вами под козырьком посижу, пока мама не вернется?

– А где твоя мама? – спросил я, усаживая ее на скамейку.

– К немецкому дяденьке пошла. За конфетками. А мне велела на лавочке под козырьком сидеть. Я всегда здесь сижу.

– За конфетками?

– И шоколадками тоже, – подтвердила она.

– Как же тебя мать одну оставляет? – недовольно пробурчал Генка.

– Я не одна. Дядя Петя за мной смотрит. Сапожник. Только его почему-то сегодня нет… и будка заперта…

– А этот дяденька, к которому твоя мама пошла, – он военный? – переглянувшись с друзьями, осторожно спросил я.

– Нет. Доктор. В гошпитале работает, – крепко прижимая продрогшего котенка к себе, с готовностью ответила девочка, – он там всяких раненых лечит, а мама ему помогает.

– Твоя мама знает немецкий? – заинтересовался Женька. – Как они между собой разговаривают?

– Моя мама все знает. Она умная и красивая, – гордо, с детской непоколебимой уверенностью заявила малышка, – а доктор по-русски говорит.

Значит, не к гестаповцу пошла. Хотя, и так понятно. Им с местными женщинами путаться строго-настрого запрещено. «Ферботен», – на их, собачьем. Поэтому и бордель с арийскими девицами учредили. Женька говорил, немцам даже специальные талончики выдают. На посещение. Скидка в три рейхсмарки.

– А как котенка зовут? – полюбопытствовал Женька.

– Котёнок, – хитро улыбаясь, ответила девочка.

– Что? И даже имени у него нет?

– Есть, – проболталась она, – но сказать не могу. Мама не разрешает.

– А если так? – Женька вытащил из кармана жестяную коробочку с леденцами, открыл ее и протянул малышке.

– Нет! – помотала головой она.

– Скажешь, как его зовут – всю коробку отдам!

Искоса взглянув на полную леденцов бонбоньерку, девочка, сдвинув брови, насупилась, крепче прижала котенка к себе и в замешательстве несколько раз передернула плечиками, будто бы убеждая саму себя ни за что не выдавать настоящее имя своего маленького друга. Разноцветные сладости, посыпанные белыми крупинками сахара, соблазнительно выглядывали из коробки, явно разжигая в малышке невыносимое желание поскорее ими овладеть. Взглянув на хитро улыбающегося Женьку, она беспокойно заерзала на скамейке и, наконец, не выдержав, сдалась:

– Только никому не говорите. Это секрет!

– Честное-пречестное слово, – прижав руку к сердцу, торжественно пообещал хитрец Женька.

– Ладно, – согласилась малышка, – я котенка возле маминого гошпиталя нашла. У него мордочка белая, шерстка на голове черная, а под носом пятнышко. Как усы у немецкого дяденьки на портрете. Мама сказала, того дядьку Гитлер зовут, и он у немцев самый главный «фуйер». Или как-то так. В общем, решила я котенка Гитлером назвать, чтоб он, когда подрастет, среди котиков и кошечек тоже самым главным был. Вот. А мама меня заругала. Сказала, за такое могут заарештовать и в «гештапу» отвести. Но вы ведь не оттуда, правда?

– Нет, конечно! – нахмурившись, ответил Женька, протягивая коробку леденцов, – но ты все равно никому об этом не рассказывай. Хорошо? А то гестаповцы – они злые.

– Я знаю, – вздохнула девочка, – в этом доме живет один. На последнем этаже. Он моего котика сапогом побил. У него потом три дня лапка болела…

– Дверь налево или направо? – перебил я.

– Я еще не разбираюсь где лево, а где право. По лестнице последняя дверь. А перед ним злая тетка живет. Ни с кем не здоровается и не говорит. А еще в белом халате, как доктор, ходит. Разве бывают злые доктора? – недоуменно пожала плечами малышка, с наслаждением отправляя в род сладкую конфету.

– Нина, ты где? – послышался молодой женский голос.

– Мамочка, я здесь!

Из-за сапожной будки выглянула красивая, со вкусом одетая и в меру накрашенная женщина лет тридцати. Она была совсем не похожа на тех вульгарно напомаженных девиц, которые парочками проплывали мимо моего дома в сторону Богунии, где терлись возле расположенных там казарм в надежде подцепить какого-нибудь словацкого или, на худой конец, немецкого солдата.