Виталий Сон - Двери, всегда закрытые настежь

Он выглядел нескладным и нелепым,

всегда таил улыбку в складке губ,

как будто знал о чём-то очень светлом…

Да вся беда, что был на слово скуп.

Из шёпота своих стихотворений

он каждый вечер ладил корабли,

сплетая явь и морок сновидений

бродяг ветров со всех концов земли.

Спуская их на отмели забвения,

он верил, что найдёт когда-нибудь

хотя б одно бумажное творение –

к большой воде и к звездам верный путь.

Но времени безжалостны резоны,

и он, однажды втиснувшись меж строк,

стал парусником, доверху гружённым

обочинами пройденных дорог.

Скрипела дверь натужно и протяжно,

хозяйничали в доме сквозняки,

и был последний парусник бумажный

сколочен из не струганной доски…

Над палубой, обитой черным крепом,

хрипело солнце мятой медью труб,

а он опять не к месту и нелепо

улыбку прятал в твёрдой складке губ.

Остался только ветер дальних странствий,

зашитый им в изнанку парусов

размеченного временем пространства,

исчерканных поправками листов.

И я увёл недрогнувшей рукою

под шумный говор пивших за стеной

весь флот, ещё оставшийся в покоях

тетрадных стоп с убористой строкой,

спасая их от гибели в кладовке,

от сырости и тления в пыли…

И лишь теперь, по мере подготовки,

я в море отпускаю корабли…

Вся эта история, о которой пойдет речь в книге, началась два года назад. Впрочем, для начала позвольте представиться. Меня зовут Виталий, я родился на о. Сахалин, где, собственно, и прожил большую часть жизни. Прошло много месяцев после моего переезда на пмж в г. Ростов -на –Дону, но вся неизбежная суета, связанная с внезапной переменой места жительства, не давала мне достаточно свободного времени, чтобы разобрать и рассортировать свой личный хлам, который я привез с острова в недрах огромного чемодана. По большому счету, это были книги и личные бумаги – всё, что при отъезде я в спешке покидал в нутро чемодана, почти не разбирая содержания. И лишь два месяца назад случилось событие, благодаря которому я сел их разбирать. Событие, на первый взгляд ничем не связанное со всей этой историей, наполненной невероятными приключениями, с привкусом детства, лета, радуги, но также крови и гнили. Что в ней правда, а что вымысел – решать вам. Я только систематизировал оказавшиеся в моих руках сведения и кое-где (самую малость) домыслил отсутствующие кусочки повествования. Скоро вы поймете, почему я посчитал себя вправе это сделать.

Итак, по порядку.

Два месяца назад умер мой сосед, высокий, нелюдимый старик. Я его практически не знал и не общался. «Здравствуйте» при встрече, замечания о погоде – вот, собственно, и всё общение. Но каково было моё удивление (и не только моё), когда на поминках выяснилось, что никто из жильцов маленькой, двух подъездной пятиэтажки не знал о нём ничего больше меня. Вы скажете, что это общая проблема больших городов? Да. Но не в этом случае. Этот дом так же, как и многие другие по ул. Российской г. Ростова-на-Дону, был построен в советское время способом, получившим в народе название «кровавый». Это, когда предприятие выделяло для своих работников средства и материалы на постройку дома, но в качестве строителей выступали сами будущие жильцы под руководством профессионалов, выполнявших всё в свободное от основной работы время, то есть, по выходным и по ночам. Понятно, что такой режим под силу только молодым. Когда такой дом достраивался (все квартиры по площади одинаковые), кидался жребий, и жильцы занимали доставшиеся квартиры. Понятно, что за время постройки дома, длившееся не один год, все будущие соседи успевали узнать о друг друге практически всё. Но вот о нём, никто ничего не знал. На поминках, организованных сердобольными старушками-соседками на деньги, собранные с жителей дома, я, из уважения выпив за упокой души и отсидев для приличия за столом некоторое время, незаметно вышел из комнаты. Но почти у самого порога споткнулся о стопку каких-то бумаг, перевязанных нейлоновым шнурком. Рядом с этой стопкой стояли и другие: книги, журналы, подшивки старых газет. Всё это, видимо, соседки приготовили выбросить.

Для меня, не стесняющегося рыться даже возле мусорных контейнеров в куче выброшенных кем-то книг, пройти мимо было просто выше сил. Рыться в этих аккуратно перевязанных стопках во время поминок было, конечно, не комильфо. Поэтому я просто подобрал одну из них и унес к себе. Поначалу я был немного разочарован – моя добыча представляла собой стопку толстых тетрадок в дерматиновом переплете (во времена моего детства их называли общие). Беглый осмотр показал, что это то ли дневники, то ли чьи-то попытки написать роман в жанре фантастики. Часть из них была заполнена округлым детским почерком, часть неразборчивой «арабской» вязью (такой жуткий почерк обычно бывает у врачей и фармацевтов). Поскольку делать было все равно нечего, я плеснул в стакан коньячку и углубился в изучение материала. Примерно через полчаса я уже не мог оторваться от этих бумаг. Глаза болели от напряжения, но я уже разбирал незнакомый почерк почти без запинок. Про коньяк я совсем забыл. С каждой минутой чувство дежавю, которое появилось чуть ли ни с первых минут чтения, становилось всё сильнее и мучительней. Чтоб дать глазам немного отдохнуть, я переключился на тетрадки, заполненные детским почерком и тут… Этого не может быть! Я сошёл с ума? Или перепил? Нет! Стакан стоял нетронутым там, где я его и поставил.

Эпизод 1 (из записок, найденных в квартире соседа)

"Все тело, казалось, было отлито из чугуна. Попытка придать себе вертикальное положение удалась только с третьего раза.

Ватные ноги предательски подкашивались, а перед глазами плыли мыльные пузыри всех оттенков радуги. Я его почти настиг. Он был всего в нескольких метрах от меня.

Нервно оглянувшись, он бросился бежать. Сделав пару шагов следом, я рухнул без сил на каменистую поверхность.

Где-то за спиной, в миллионах световых лет отсюда, громко захлопнулась дверь.

Когда я очнулся во второй раз, он исчез бесследно. Осталась только сухая горечь во рту

и знакомое ощущение невесомости во всем теле, несмотря на боль от многочисленных ушибов и ссадин.

С трудом сев, я сделал попытался осмотреться. Попытка была обречена на провал изначально. В каком бы месте я сейчас ни оказался, ясно было одно: там была глухая ночь.

Темнота была такая полная, что поначалу, решив, что ослеп, я почиркал зажигалкой и с облегчением увидел колеблющийся огонек, осветивший мою ладонь прикрывавшую его от ветра.