Мишель Дарби - История Лоры Виттеншлегер

В тот момент, когда она сидела на печке рядом с тяжелобольным ребенком, в дом постучали. Цыганка открыла дверь и впустила необъятных размеров бабу лет сорока пяти с большим носом-картошкой и пухлым розовым ртом.

Баба содержала во Львове нелегальный бордель и прибыла в Полтаву на встречу «с очень важным лицом», о котором, однако, ничего не сообщила Рубенсите.

– Клавдия… – Представилась она и потерла покрасневшие от мороза ладошки. – Ты одна?

– А морозу напустила!.. Заваливай давай…

Клавдия протопала в шерстяных вязаных носках большими ногами в комнату с печкой, взяла на руки котенка и заметила безжизненно лежащую Лялю:

– Ребенок!.. Че он спит, что ли?

– Ну, спит… – Равнодушно ответила Рубенсита, войдя в комнату за ней следом.

– А че спит-то?

– Дак дело к вечеру. Простудилась к тому же.

– Ох ты, Боже ж мой! – Неожиданно по-матерински закудахтала, запереживала Клавдия. – Тащи молока горячего… Ты чем ее лечишь- то?

– Таблетки даю. Там… – Рубенсита устало кивнула головой в сторону кухни.

– Мы ее народными средствами… Мед есть? Ох, ты, она ж горит вся! Ребенка загубим! Давай сюда водку, мед, уксус давай!

Цыганка послушно, как робот исполняла приказы гостьи, но потом ушла на кухню, закрыла дверь за собой и принялась курить марихуану.

Клавдия раздела догола исхудавшую Лялю, развела напополам с водой уксус и начала протирать ваткой тщедушное с синими прожилками тельце.

– Ох ты ж, – повторяла она, – че ж они – решили погубить тебя? Разве ж это можно?

Завернув девочку в валявшуюся на лежанке простыню, Клавдия сгребла ее в охапку пухлыми ладонями и прижала к себе.

Через полчаса Ляля начала потеть, и температура постепенно спала. Она открыла глаза и посоловелым взглядом уставилась на спасительницу, провела побелевшим язычком по пересохшим губам.

– А сейчас молочка попьешь тепленького с медком. Тетя напоит тебя, не бойся…

Женщина выскочила в кухню с кружкой молока, бросила его на электроплиту, согрела…

Утром Ляле стало лучше.

Клавдия проснулась от того, что Рубенсита возилась с ребенком, одевала, собирала «на работу».

– Ты с ума сошла! – Закричала на нее Клавдия. – Куда ж дите в такой холод!

– Мне надо деньги зарабатывать…

– Фуй! Сколько ж ты за день собираешь – то?

– Сколько не соберу – все мои. Тебе – то что?

– Я чего спрашиваю… Я заплачу тебе за день… Оставь девчонку в доме, а?

– Да ты чо? На фига она тебе сдалась? Родственница что-ли? Да она все-равно не выживет. Сегодня, завтра ли сдохнет все-равно. Она ж алкоголичка. Я ж ее водкой накачиваю. А не возьмет, колоть начну, наркоманкой сделаю. Ты – тетя – не в свое дело лезешь.

– Ты ж баба! Иль тебе дите не жалко?

– А меня кто пожалеет, а? Меня пожалели? Почему ж я должна?!

– Сколько возьмешь с меня? – Миролюбиво предложила Клавдия, – соглашайся, сама можешь пойти, если хошь, а дите оставь. Прошу…

– Двести рублей давай, – Рубенсита слегка завысила свой доход. Но Клавдия достала кошелек и тотчас же выложила перед ней два новеньких «стольника».

Увидев деньги, цыганка удовлетворительно крякнула и пошла на кухню пить чай, а Клавдия пошла к Ляле.

Она радовалась, что девочка уже не лежала безжизненным пластом, а двигала ручками и переворачивалась с одного бока на другой, повторяя: «Мама! Мама!»

Через неделю, уладив свои дела, Клавдия засобиралась во Львов, но Ляля держала ее за юбку и не думала отпускать ее от себя. Плакала, когда не заставала ее в доме. Пребывание девочки в доме сутенерша оплатила Рубенсите и подумывала о том, как бы забрать полюбившегося ребенка с собой.

– Отдай ее мне, – попросила она за день до отъезда.

– Как это отдай?! – Возмутилась Рубенсита. – Если хочешь – купи. А отдать – не отдам. Не имею права.

– Сколько ты за нее хочешь?

– Пять тысяч рублей, – Рубенсита с интересом наблюдала за реакцией Клавдии.

– Ну ты даешь! Да ведь девчонка без документов. Мне ж на нее метрику завести надо, а за это тоже плату возьмут. Это ж большие деньги. Не наглей, цыганка. Жадность фрайера погубит!

– Как хочешь… – равнодушно сказала Рубенсита.

Клавдия в смятении покинула Полтаву и больше там не появилась.

А для Ляли начались обычные «трудовые будни». Едва она успела немного выкарабкаться после болезни, как Рубенсита начала ее брать с собой на паперть, «заправив» с утра порцией алкоголя.

Девочка спала на руках попрошайки среди улицы. Прохожие бросали монеты «бедной матери» и никому в голову не приходило, насколько трагичной была судьба маленького ребенка. Никто не мог ей помочь. Ведь даже случись чудо: нашло бы, предположим, «просветление» на какого-нибудь внимательного журналиста, специализирующегося на подобного рода вопросах, или на обыкновенного человека, то шансов у Ляли вырваться из западни все равно было мало. Ведь Рубенситу охранял милиционер, который патрулировал в районе железнодорожного вокзала, а также надсмотрщик и несколько торговок. Словом, «в обиду» ее не дали бы.

Так прошла зима. А когда наступил март и с крыш закапало, заметила Рубенсита среди «трудового дня», что ребенок на ее руках не дышит, глаз не открывает, не шевелится. Она была уверена, что Ляля мертва, но не покинула своего «насиженного» места. Лишь когда наступил вечер, она вывезла малышку за город к лесу, укутала тельце в полиэтиленовый мешок и выбросила на свалку мусора. Ушла.

Парочка пожилых бомжей, прогуливавшаяся по свалке в поисках пустых бутылок и прочих вещей, случайно наткнулась на большой сверток, извлекла ребенка.

Женщина в фуфайке и шерстяном платке слабо вскрикнула, зажав рот дырявой перчаткой.

– Ребенок!..

– Уйдем отсюда, – предложил ее спутник в длинной не по размеру замусоленной куртке, – здесь преступление, не видишь…

Они отступили. Но слабый крик заставил их обернуться, подойти к свертку.

– Это девочка. Вон кудряшки. Цыганчонок вроде… – затряслась от страха женщина, – надо бы в больницу.

– Ты в своем уме?! Как же мы объясним, где ее взяли. Ведь в тюрьму отправят.

Отнесем поближе к людям. А дальше – не наша забота. Не оставлять же ее здесь посреди мусора одну умирать.

– Да разве мы звери какие! – Поддержала его женщина и наклонилась к Ляле, схватила ее в охапку.

Девочка медленно открывала и закрывала глаза. Она, казалось, смирилась со всем и была готова расстаться со своей коротенькой жизнью. Трудно было предположить, что еще жило в маленьком, изможденном недоеданием, алкоголем и недавно перенесенной болезнью организме.

Вечером земля снова подмерзла, с севера подул холодный ветер, как бы в напоминание о только отступившей суровой зиме.

Мужчина накинул на давно немытую голову капюшон, перенял у женщины ребенка.