Мишель Дарби - История Лоры Виттеншлегер

Шаг за шагом приближались к ним ряды «хрущевок».

Спасая ребенка, бродяги чувствовали себя сопричастными к чему-то великому, значительному. Они, может, и перестали уже со временем отождествлять себя частичкой общества, но вера в добро все-таки жила в них. Видимо, не стали они еще асоциальными, как их безжалостно окрестило ближайшее окружение.

Случай и капелька человечности, проявленная парочкой, спасла Ляле жизнь.

До ближайшей пятиэтажки оставалось всего десяток метров, как из крайнего подъезда вдруг выскочил шустрый молодой жилец в тапочках на босу ногу с ведром и направился к мусорному баку. Через минуту он снова скрылся за дверью.

Прижав завернутого в целлофан ребенка к себе, мужчина присел, схоронившись за тонким молодым деревцем, а женщина заслонила его собой, чтобы их не разглядели, не распознали.

– А если не найдут? – Озабоченно забормотала женщина посиневшими от холода губами.

– А если, а если! – Сердито передразнил ее спутник и, не раздумывая побежал к тому подъезду, из которого только что выходил жилец.

У входа в него женщина вцепилась в ребенка, надеясь стянуть из него пакет.

– Да какая разница! – В отчаянии гаркнул спутник и побежал по лестнице наверх.

– Все! Бежим отсюда, – предложил Лялин спаситель, взяв свою подругу за руку.

И вскоре они скрылись между домами.

Тем временем пожилые супруги Терещенко, проживающие на втором этаже, ужинали, подливая себе горяченького чайку.

Старику выглядел на семьдесят с небольшим. Он был приземист и коренаст, и одет в темно-синий спортивный костюм.

Жена носила домашние брюки, цветастую блузу и длинный стеганый жилет.

– Что-то там внизу то ли пикает, то ли мяукает, – недовольно заметил старик, прислушиваясь.

– Та то дети.

– А чего так поздно?

– Меня спрашиваешь? Откуда ж мне знать?

– Дети Сидоренка на выходные у бабы в селе. Он же сам говорил, что в субботу поедут. Сегодня как раз суббота.

– Так значит, кота кто принес. Или подбросили в подъезд.

– Может, кто забежал погреться… Нам-то что?

– А может это у меня в голове, а?

– Во, во. То шумит у тебя, то стучит в ней. А сейчас уже котята замяукали.

– Тебе все шуточки. Ох, старость – не радость, – вздохнул старик и направился к входной двери.

– Ты куда? – Удивилась жена.

– Пойду посмотрю, кто там пищит, а то и вправду можно подумать, что у меня с головой не в порядке.

– Вот чудак. Оно тебе надо?

Через несколько минут испуганный Терещенко вбежал в квартиру.

– Иди сюда бегом! – Позвал он жену, – беги бегом говорю!

Она появилась в дверях с буханкой хлеба и ножом.

– Ну?!

– Дите! Там дите живое на лестнице. Одно. Принести к нам, что ли?

– Еще не хватало! В милицию звони! Подкинули, значит, цыгане!

Милиция и скорая приехали одновременно. Пока чета Терещенко, как свидетели, давали показания, молодой врач вместе с санитаром занесли ребенка в машину, положили на носилки, подсоединили капельницу, укрыли потеплее одеялом и помчались в отделение реанимации.

Пока врачи делали возможное для спасения тяжелобольной, на сестринском посту две молодые студентки-практикантки бурно обсуждали происшествие.

– Два годика на вид. Ты представляешь, Маша? У ребенка в крови алкоголь. Хорошо хоть обморожения нет.

– Может и спасут, но что же с нее будет теперь?

– Говорят, цыгане подбросили.

– Да, она черненькая вроде. Цыганчонок.

– Над своими цыгане так не издеваются. Это алкоголики с ней такое сделали. Сами бухали и ребенка пристрастили. А потом по пьяни и занесли в чужой дом. Ведь не найдут их.

– Какой ужас! Куда же ее, бедолагу, потом из больницы? Нет у нее ни имени, ничего…

– Сначала отправим в детскую больницу, потом в сиротский дом, – сказала подошедшая к посту старшая медсестра, села за стол и стала что-то записывать в журнал. – При мне было такое лет десять назад: привезли ничейного младенца в больницу (тоже кто-то подкинул). Лечили, лечили, а он все-равно возьми и умри. То ж не родители были – звери. Как можно собственное дитя голодом морить, издеваться над ним?

Тут котят бездомных жалко как, а это же ребенок!

– Девчата, зайдите в реанимацию, – попросил показавшийся на минуту из нее молодой врач, тот самый, который увозил Лялю на скорой.

Практикантки, как по команде, скрылись в дверях.

Ляля лежала в застиранном грязном бельишке на взрослой кровати под одеялом с закрытыми глазами. На ее лбу выступили капельки пота, слепив черные кудряшки в колечки.

Почти два года назад она, крошечная, преждевременно рождённая, лежала вот также в реанимации под стеклянным колпаком. Трубочки, провода… Как и тогда, с ней незримо присутствовала Маргарита, которая может и смирилась с пропажей дочери, но ее подсознание неизменно хранило воспоминания о пропавшем ребенке, об ее Аннушке…

– Предписание я сделал, – произнес устало молодой доктор, обращаясь к будущим коллегам. – Варвара Петровна сегодня на посту до утра. Во всем советуйтесь с ней, если мне вдруг придется отлучиться. Состояние критическое. Но нам не привыкать.

Здоровая генетика дала о себе знать. Ляля пришла в себя. Через три дня ее перевели в общую палату детской городской больницы.

Она была все еще очень слабенькой, плохо кушала и принимала лекарства против алкогольной зависимости. Как не грозилась Рубенсита перевести Лялю на «колеса», участь стать наркоманкой ребенка миновала.

Соседки по палате – три сердобольные украиночки с малыми детьми – окружили Лялю заботой. Каждая из них пыталась накормить несчастную девочку чем-то домашним, вкусным.

Ляля благодарно улыбалась им и в отличие от других детей не вредничала, не плакала, а лишь задумчиво смотрела на всех большими голубыми глазами, как бы спрашивая: «Чем я провинилась перед вами?»

Слезы жалости наворачивались на глаза мамаш при виде двухлетнего ребенка, забывшего о том, что есть смех и радость. Ей подарили куклу и мишку, и она часами сидела на больничной койке, о чем-то с ними разговаривая, а потом долго спала, беспокойно раскидав исхудавшие ручки в стороны и часто вздрагивая.

Так прошел месяц. В палату приходили новые мамаши с детками. А прежние, те кто уже выписался, приходили навестить девочку, приносили ей подарки.

Ляля привыкла к медсестрам, не противилась уколам и терпеливо глотала порошки и таблетки.

Постепенно она из рано постигшей ее суровой взрослой жизни снова возвращалась в ребенка: играла с другими детьми, что-то напевала себе под нос.

Медперсонал плакал, когда однажды в больницу пришла пожилая худощавая воспитательница и забрала их «Ларису» в детский дом.

Девочка уже привыкла к новому имени. Приходя в себя в реанимации, она тревожно вскрикивала, как умирающая чайка. А ведь в переводе с древнегреческого чайка и есть Лариса. Лора… Так назвали ее практикантки и молодой доктор с «неотложки».