Игорь Саврасов - Собирание игры. Книга вторая. Жизнь на предъявителя

Савва что-то безжалостно вычёркивал, вымарывал какие-то фразы, слова и торопливо писал снова… он брёл по полутёмному коридору, лунной дорожке времени… Он ступал осторожно, но с надеждой… На свет в конце тоннеля… Если возвращался – втискивал новую запись между строк… Например, он счёл нужным вставить здесь фразу, что Хлоя в сорок шестом году (выйдя на пенсию,… тогда была главврачом известной одесской горбольницы), вернулась к своей родне в Евпаторию… И ещё лет пять работала простой медсестрой в водогрязелечебнице города Саки. «Ах, да (забыл…), что в период с тридцать девятого по сорок первый тоже проживала в Евпатории. Да, перемены, переезды… Умерла в пятьдесят девятом…». Ещё он счёл нужным дописать, что считает и себя, и «прадедово колено» западнорусскими славянинами.

Черский полистал фотографии на ноутбуке, посмотрел копии кое-каких документов, бумаг, писем… Снова сел к столу писать…

«Каким был Елисей Стефанович? Ну…, всё ведь со слов Хлои и сына Игоря, который помнит его, отца Елисея до четырнадцатилетнего возраста… И с его же, Игоря, слов характеристика матери – уже обиженной, «брошенной». Да, жена Хлоя, человек сильного характера, коммунистка, считала мужа балованным, безответственным, невнимательным и легкомысленным человеком… Правда, талантливым, весёлым, искренним и не жадным. Да, он был честен, справедлив. Он никогда не льстил, не завидовал, хоть и был высокомерен! Чурался рабочих и крестьян… Белая кость! Голубая кровь! Сын давал характеристику значительно более лестную… Но трудно было сыну, воспитанному матерью и ставшему тоже коммунистом, да ещё и чекистом-разведчиком, понять отца, принять его позицию. Оппозицию, яростную, безоговорочную! Игорь Елисеевич, хоть и редко, но получал от отца тайные письма. Этих писем, с девятнадцатого по тридцать девятый год, было и написано-то не более трёх-четырёх десятков, а сохранить в семье удалось меньше половины. Умных, глубоких писем, наполненных человеческой болью. Болью потерь, болью непонимания… Отец каждый раз убеждал сына, что необразованные, алчные, лживые люди в глубине души жаждут лишь воспользоваться революционной идеей и борьбой. Чтобы награбить, чтобы удовлетворить свои мелкие личные цели. И сын понимал, что отец искренен в своей оценке событий. Он ведь был величайшим оптимистом, человеком лёгким в общении, склонным к юмору и конформистским, либеральным решениям споров. Тем более он исповедовал обновительные идеи в культуре и искусстве начала двадцатого века. Все эти «измы» в музыке, живописи, поэзии. Но он остро чувствовал фальшь, боялся предательства и обмана. Рефлексирующий, встревоженный эмоциональной общей экзальтацией творческий человек, он был бы чаще всего во власти самообмана и оказался бы игрушкой в жёстких руках власть предержащих. Елисей Черский был лично знаком со многими деятелями «нового» искусства. И с теми, кто по очевидной ему глупости и недальновидности хотели отринуть, сбросить с «поезда революции» «старую» культуру. Он говорил об этом и Есенину, и Маяковскому и даже предсказывал их горькие, странные смерти… Да-а-а… Заблуждения и пламенные сердца, огонь и лёд отрезвления… Понял ли дед-генерал в старшем своём возрасте, в старшем возрасте «неразвитого»-таки социализма, постепенного его развенчивания, своего отца… Что-то, наверное, понял, но как человек, искренне и честно отдавший силы, сердце, жизнь высокой идее Свободы, Равенства и Братства, списывал неудачи на «недостатки и перегибы»… Защищал «человеческое лицо» коммунистической светлой идеи! А разве многим людям понятно сразу, на берегу, «что такое хорошо, и что такое плохо»? Что нет в Природе ни Свободы, ни Равенства, ни Братства. Один успешнее, другой талантливее, третий никакой… Порядочных, благородных, тех, широко образованных и интеллектуальных, кто способен внимательно выслушать, понять, добрых и сердечных – мало! А таким ведь был прадед! И как мог такой «шагать в строю»? Дед Игорь вспоминал, что ему мальчику и потом отроку, никогда не было скучно с отцом, как умел Елисей увлечь, научить, ободрить. Дед Игорь вспоминал (и я помню пару таких тягостных писем прадеда), как в тридцатые Елисея Стефановича, «тонувшего» в одиночестве, начала – «прикусывать» депрессия, как «зацепила» его подагра, как подселился к нему «чёрный пёс» разочарования. Во всём! Он стал нуждаться в помощи, он не мог обходиться без постоянной няни-подруги, женщины-жены. Он в сомнениях, смятении, (а, видимо, какая-то уже была на примете!) ему трудно решиться…! Он ещё на что-то надеется… Так дорога ему Хлоя, так больно… без детей… Трудно без Родины… Но он ждёт их уже более пятнадцати лет… Позже он написал (это уже в последнем письме), что болеет серьёзно, что ухаживает за ним молодая женщина, что она наполовину сербка, наполовину немка. Что её родители убежали от нацизма в Швейцарию, устроились там, живут уже два года ждут-не дождутся доченьку… Что она зовёт его, и он собирается с ней в Швейцарию, но что ему нужен морской тёплый климат…

Потом, уже после войны, сын-разведчик по своим каналам, очень осторожно и хитро́, выведал, что отец его, Елисей Стефанович Черский, действительно проживал в Швейцарии, в Берне, примерно с тридцать девятого года, что тот был женат на женщине, лет на тридцать его младше… Сведения, к сожалению, были скудные, отрывочные и часто противоречивые. Да и кому был нужен эмигрант-музыкант? Практически славянин… И его жена… Эх! А ведь прадед уже в тридцать был известный музыкант! Выезжал в Европу со своими концертами. Его сочинения исполняли… Скрипач-виртуоз и музыкант-новатор… Париж, Берлин, Варшава, Женева, Милан, Стокгольм. И Прага! И Вена! Гастроли, гастроли…, до четырнадцатого года плотный график… Жаль, что прабабка Хлоя мало чего сохранила… Бо́льшая часть его сочинений утеряны! Точнее – затеряны. А эти, уцелевшие (слава Богу!) космические пять мистерий… Исполнял ли он их где-то? Во Львове тогда, в девятнадцатом? Позже? Что ещё сочинил? Доработал?… Неизвестно… В своих письмах сыну он жаловался, что ему… не работается… Что ушла его музыка, молчит его скрипка…»

Савва с удовольствием качался на «волнах своей памяти, а, пообедав и чуть прогулявшись, он решил вздремнуть. Подспудно он снова ждал от сновидения знака, подсказки.

И ведь точно! Сон оказался замечательным и (кто его знает?)… пророческим .

Будто бы он во Львове… Вторая половина девятнадцатого века… Он знакомится с интересной парой. Мужчина с тяжёлым, засыпающим лицом и ледяными глазами. Глубокие морщины на переносице и от крыльев носа… Представляется:

– Яков Брюс, колдун, алхимик, идеолог петровских реформ и друг Петра Великого.

Она – яркая красавица с высокой причёской и золотым мехом на голых матовых плечах. Пленительная, чарующая и опасная улыбка, которая прячется не в ироничных и равнодушных глазах, а в коварных полных губах, словно вот только испытавших сладчайший поцелуй… Или помада нарочито так размазана! Кровь, кровь тех её мужчин…