Андрей Томилов - Одной крови

У Артемия свело скулы и моментально пересохло в горле, на лбу выдавилась испарина. Руки не слушались, но он, все же смог открыть ружье и выкинуть оба патрона, залез в карман и с ужасом обнаружил, что там нет ни одного заряда. Все патроны были в лодке, аккуратно разложены на лавочке, приготовлены для охоты на уток…. Кажется, волосы под шапкой приобрели какую-то упругость, отчего шапка перестала чувствоваться на голове. Уже в который раз перехватило дыхание, а сердце бухало так, что Артемий невольно положил руку на грудь и прижал одежку к ребрам.

Волчица перестала хрипеть и начала подниматься на ноги. Охотник просто машинально отступил на пару шагов, ошарашено смотрел на волков. Волчица трясла разбитой головой, в болотную жижу капала кровь, смешанная с остатками глазной жидкости и кровавой слизи. Длинные нити этой слизи цеплялись за сломанные камышины. Она сделала неуверенный шаг и уперлась открытой раной в стену камыша, остановилась, выпачкав камыш в крови, снова двинулась и снова неудачно. Опять встала и трясла головой, возможно, надеялась, что дикая боль пройдет, а зрение восстановится…. Артемий отступил еще на шаг, стоял с переломленным, пустым ружьем, заметил, что волк, стоящий в отдалении, осторожно двинулся и приблизился к волчице. Они ещё секунду постояли рядом, словно обменивались между собой какими-то мыслями, и, развернувшись, пошли по проходу в сторону берега. Волк шел чуть впереди, за ним, часто оступаясь, слепая, раненая волчица. Волк ещё оглянулся на охотника и больно уколол его пронзительным, жгучим взглядом, словно хотел покрепче запомнить неудачливого стрелка, не убившего, а лишь изувечившего молодую, красивую волчицу. Крепче запомнить.

***

Утки валили к чучелам, не обращая внимания на стоящего во весь рост охотника. Видимо, и правда, подошла северная. Отплыв на середину плеса, они активно кормились, надолго заныривая и отыскивая в илистом дне личинок комаров. Но Артемию в тот день стало не до охоты, он и чучела не снял, оставил на растерзания ондатре. Торопливо скидал патроны по карманам, зарядил ружье и, чуть не бегом, пустился в сторону дома. Ружье не повесил на плечо, а так и шагал с ним, выставив стволы вперед, словно шел в атаку. И лицо выдавало крайнее возбуждение: рот приоткрыт в каком-то немом восклицании, глаза распахнуты до предела, скулы заострились и необычно выпирали.

Дед сидел на завалинке, подставляя морщинистое лицо вечернему, остывающему солнышку. Жидкая, седая борода кособоко топорщилась на одну сторону, сухие руки безвольно лежали на коленях. Рядом, привалившись к тем же коленям, отдыхала палка, выполняющая роль тросточки. По деревне плыла предвечерняя тишина, нарушаемая лишь редкими, дальними взбрехами дворовых шавок.

Артемий не присел, он плюхнулся рядом с дедом, тяжело дышал. Сразу было понятно, что с парнем произошла какая-то неприятность. Как вектор жизни, борода медленно повернулась к внуку:

– Ну? Чево с тобой приключилося? Вроде бы одежа сухая, значит, не потоп, а чего?

Артемий нервно поерзал задом по завалинке, не зная, с чего начать:

– Деда, я волка убил….

– Вот те раз! Молодец, внучек!

– Вернее не волка, а волчицу….

– Это ещё лучше! Ай, да дела!

– Вернее, не убил, ранил только…. Ушли они.

– Чевой-то я тебя не пойму: то волк, то волчица, убил, ранил. Расскажи толком.

Охотник принялся рассказывать. Рассказывал сбивчиво, торопливо, заполошно, но дед все понял. Положив руки на костыль, старик молчал, смотрел куда-то в сторону, поверх камышей, буйно разросшихся возле соседского, заброшенного дома. Уже лет пять дом стоял пустым, с заколоченными крест накрест окнами, и камыш обступил его со всех сторон, каждый год захватывая все новые и новые участки. Таких домов в деревне становилось все больше, и все они захватывались камышом. Болото отвоевывало у деревни свою территорию.

Артемий не вытерпел:

– Ну? Чего теперь будет-то? А? Знаешь, как страшно посмотрел на меня волк, который уводил раненую волчицу…. Знаешь, как посмотрел…. И уши прижал.

– То и страшно, Артемий, что он запоминал тебя…. Запоминал. Волки, они дюже крепки на рану, а ты утиной дробью волчице по морде. Глаза, конечно, побил, но убить…. Нет. Не так это просто.

– И что? Делать-то что?

– А что тутова делать? Остается одно, – бояться. Постоянно бояться. А как на охоту пойдешь, в стволах только картечь, только картечь.

– Ну, ты, дед….

– Да, и оглядывайся. Почаще оглядывайся. Караулить теперь они тебя станут. Это, внучек, волки, они не забудут. Они памятливые.

Дед трудно, медленно поднялся, поймал равновесие, постоял, опираясь на палку и, спокойно двинулся к двери в дом. На ограде снова остановился, трудно, по стариковски обернулся и тихо, как-то загадочно сказал:

– Если уж совсем невтерпеж будет, тогда к Захарихе. Она их знает.

Артемий еще посидел, – причем тут Захариха? Слепая, одинокая старуха, чем она может помочь? – тоже поднялся, зыркнул по сторонам и шагнул следом.

***

…Волк оглядывался на отстающую, истекающую кровью волчицу, приостанавливался, чтобы она догнала его и коснулась носом его хвоста, снова шагал, шагал, выводя из плавней свою подругу. Вел её в глухие места дальних, не тронутых человеком лесов. Волчица была совсем обессилена, кровь из разбитой головы не переставала сочиться. Она ложилась на живот, а морду бережно опускала на вытянутые вперед лапы. Волк разворачивался, подходил, и начинал нежно, едва дотрагиваясь до разбитой мелкой дробью плоти, до пустых глазниц, вылизывать раны. Волчица вздрагивала, чуть отстранялась, но здесь же замирала, принимала так необходимую ей помощь друга. Отдохнув, они шли дальше, медленно, трудно, уходили и уходили в крепи, где можно будет спокойно зализать раны, набраться новых сил.

Наконец, звери добрались до верховьев какого-то ручья, едва сочившегося среди кочек, среди поваленных деревьев, среди гиблых болотных крепей. На небольшой возвышенности было устроено старое волчье логово. Здесь когда-то, лет пять назад, родился и вырос волк, а теперь вот, привел сюда свою слепую подругу. Родители волка давно погибли, и логово с тех пор пустовало, заросло травой, завалилось листьями, затянулось тенетой. Волчица ничего этого не видела, чувствовала, что они пришли, понимала, что рядом чужое жилище, но дикая боль не давала ей осознавать окружающий мир. Она легла на пригорок, возле входа в логово и замерла, словно приготовилась ждать, когда исчезнет эта жгучая боль. Она непременно должна вытерпеть это.

Волк лизнул пару раз засохшую, загустевшую кровь, словно хотел предупредить, что он уходит, но вернется, непременно вернется. Волчица почти не шевельнулась. Нестерпимая, жгучая боль так измучила, так размягчила все тело волчицы, что она уже не воспринимала окружающий мир. Просто лежала и ждала изменений.