МинюкИ - Оставьте Дверь открытой

Бабушка приготовила внучке сухую одежду и полотенце. Оля нехотя вытерлась и переоделась в нечто, напоминающее ночную сорочку.

– Бабуля, зачем мне это, у меня в рюкзаке есть во что переодеться, – недовольно пробубнила она, но, глядя в своё отражение в зеркале при свете луны, заглядывающей в окно, залюбовалась собой. Её вечно спутанные кудрявые волосы сейчас лежали красивыми локонами. А эта ночная сорочка как-то очень удачно облегала её фигуру, и Оля казалась себе такой прелестной, как никогда. Вообще-то она не считала себя красавицей и ещё в классе, кажется, восьмом, приняла этот факт и не старалась претендовать на роль симпатичной подруги. А теперь, глядя в это мутное зеркало, Оля удивилась своей красоте. Она ещё немного покрутилась у зеркала и только потом заметила, что бабушка всё это время смотрела на неё.

– Хороша я, правда? – спросила она дурашливо, чмокнув бабушку в щёку.

– Хороша, хороша. Да главное, чтобы хороша была душа.

– А что с моей душой не так? – Оля почувствовала укол раздражения.

– Ну, это время покажет, расскажет и укажет.

– Бабулечка, – уже немного рассержено начала Оля, – расскажи, что такое мы делали, зачем, и вообще что происходит? У меня внутри, кажется, все эмоции перепутались. А ведь мне было очень хорошо, когда я приехала сюда. Мне здесь всегда было хорошо. Я была счастлива и спокойна. Хочу, чтобы так и было.

– Прости, но так уже не будет, – как-то грустно и тихо сказала бабушка. Она опять внешне, кажется, постарела. Взяла внучку под локоток, подвела к кровати и уложила. Потом присела на краешек кровати и, поглаживая её по голове, начала напевать хорошо знакомую Оле песню. Она всегда, укладывая её спать, пела. Иногда эту же песню, иногда другие. Но сны после них всегда снились волшебные и обязательно добрые.

– Спокойной ночки, бабулечка. Я тебя очень люблю, – засыпая, сказала Оля. А бабушка всё гладила её по голове и тихо пела:

Где Мир касается леса,

Где лес дружит с рекой,

Маленький мальчик-повеса

Смеётся над жёлтой луной

И дразнит её…

Сон и правда был волшебным. Но не добрым, как раньше. Ей снились леса, горы и юноша в синих доспехах. Он размахивал руками, и мир вокруг то сминался, то расправлялся, словно был нарисован на тонкой бумаге. Когда мир сжимался, ей становилось трудно дышать. То тут, то там ей слышалась какофония настраивающего инструменты оркестра. Ей хотелось зажать уши руками, но тогда звук, как иголки, впивался в тело и заполнял его. Потом она увидела, что находится в центре огромного кристалла, состоящего из разных цветных граней. Оля, откуда-то знала, что кристалл – это её мир, а соседние грани – это тоже миры, но совсем другие, чужие и неизвестные. Она видела места, где эти грани-миры соединялись и можно было легко пройти между ними, как через приоткрытую дверь. Она видела, что некоторые грани становятся совершенно прозрачными и теряют свой цвет, а в отдельных местах граница между двух миров совсем исчезала. Её это почему-то очень пугало. Оля пыталась бежать подальше от тех мест, но кто-то тянул её обратно и ставил на границу двух растворяющихся граней. Она упиралась и руками, и ногами, пытаясь удержать кристалл от разрушения, но ей не хватало сил.

Оля так и проснулась с раскинутыми в стороны руками и колотящимся в горле сердцем. Резко сев в кровати, она всё никак не могла прийти в себя. Перед глазами по-прежнему вспыхивали цветные всполохи, а уши наполнял отзвук измученной скрипки. Через несколько глубоких вдохов сон всё же отступил.

– Бабушка, – сдавленным голосом позвала она. – Бабушка!

Ей никто не ответил. Оля с трудом встала. Деревянный пол приятно холодил ноги и успокаивал колотящееся сердце. Очень хотелось пить. На кухне в её кружке был налит морс. Она залпом выпила его, и по телу сразу разлилась прохлада, а за ней пришло и спокойствие.

Было уже утро. Тёплое, летнее, солнечное утро. Воздух, проникавший в дом через открытое окно, пах цветами и травой.

Оля – как была, в ночной сорочке и босиком, – открыла скрипнувшую в приветствии дверь и вышла на залитое солнцем крыльцо. Всё вокруг было умыто росой, щебетало, шуршало и пересвистывалось, радуясь новому дню.

Через несколько дней мне стало значительно лучше. Я стал подниматься, и даже, с чьей-нибудь помощью, выходить на улицу. На солнышке мне было хорошо, оно словно быстрее возвращало меня к жизни. Иногда, проведя почти весь день на улице, я наблюдал за работой Капустина, смотрел, как ребята уходят на раскопки, а вместе с ними и Палыч. Хоть и уехал Архо, но его требования продолжали выполняться неукоснительно. И работали на раскопках семь человек. Вернее, работали шесть, а Сеня просто там сидел. Его руки уже распухли так, что он не мог удержать ими инструмент. Жоры с его грузовиком всё не было. И мы пытались, как могли, приободрить Сеню. А Палыч кормил его таблетками от аллергии и мазал зачем-то руки пантенолом, чтобы хоть как-то ему помочь. Бородач ворчал, говорил, что они у него совсем не болят, но для спокойствия друга и пил пилюли, и терпел все эти перевязки. Теперь я его иногда кормил. Но он предпочитал стиснуть глубокую тарелку с двух сторон и, переворачивая её как кружку, есть самостоятельно. Хуже обстояло дело с пуговицами на штанах. Но и здесь он придумал, как затягиваться верёвкой, чтобы никого не просить о помощи.

Каждый день, возвращаясь с раскопок, ребята сетовали, что там, кроме той штуки, видимо, ничего и не было. За всё время они нашли только несколько звеньев цепи.

– Ещё пару дней – и мы там котлован выроем, – ворчал Родя. – А что потом делать? Прохлаждаться до конца лета? Палыч, что думаешь?

Начальник пожимал плечами и старался нас приободрить:

– Ну, нам бы только Жору дождаться надо, без него мы отсюда всё равно не выберемся. Если через неделю после окончания раскопок не появится, то будем решать, что делать. А пока радуйтесь, продуктов у нас ещё на два месяца. И погода стоит замечательная. Даже комарьё не такое приставучее, как обычно в это время.

Теперь по вечерам все собирались у костра и рассказывали истории, или просто пели песни. Славик хоть только и учился игре на гитаре, но четыре блатных аккорда брал уверенно и перебором, и боем. Очень удивили братья. Я их по-прежнему не совсем различал, только если присмотреться, у одного над бровью был еле заметный шрам. Один из них на гитаре играл, как после консерватории. Заслушаешься. А второй брал у Капустина самый большой таз, переворачивал и выстукивал разные ритмы, как на барабане.

Моя рука, хоть и имела слегка синюшный оттенок, но вполне действовала. И это меня очень радовало. Вот только по ночам по-прежнему снились странные сны. И в каждом из них я проделывал одно и то же. Я растопыривал пальцы правой руки, возле неё начинал образовываться светящийся вихрь. Чем сильнее были напряжены пальцы, тем сильнее он закручивался. Я также приближал далёкие от меня предметы. А ещё пару раз видел девушку. Она была красивой, но почему-то пугала меня так, что я просыпался в холодном поту.