Александр Цуканов - Смерть старателя

Магадан – как странный понятийный ряд жил с ним постоянно, отступая на задний план, и словно бы сон, стирался из памяти насовсем, а потом возникал вновь, пугая своей необычностью. Уезжали Малявины из заснеженной Колымы ранней весной, и его, худосочного подростка, оглоушило новизной переезда на материк, в некий город со странным названием Уфа, его колбасило от предстоящего полета на самолете, поэтому сам Магадан не запомнился, зацепило краешком здание универмага, где покупали кожаные ботинки, и аэропорт Сокол в широкой Арманской долине. Ваня много раз слышал от матери: «Магадан! Это необычный северный город». Она говорила с восхищением, потому что приехала молодой, романтично настроенной женщиной, готовой жить чуть ли не в чуме с эвенками. А тут широкий проспект с каменными домами, магазины, театр, где она побывала дважды…

Отец с ней не спорил, лишь усмехался да помянул пару раз Нагаевскую бухту и Колымское шоссе, парк культуры и отдыха с каким-то потаенным сарказмом. Зато не раз вспоминал пиво «Таежное».

– Такое не делают больше нигде, – уверял он, – потому что главный пивовар – великий специалист, его пытались переманить в Москву, предлагали квартиру с видом на Кремль, а он сказал, как отрезал: от добра – добра не ищут. Однажды приехали мы на завод с бумагой от ОРСа, чтобы получить к майскому празднику три бочки пива, а в отделе снабжения от ворот поворот: пусто, только на следующей неделе… Триста верст на ЗИЛе от Усть-Омчуга отмахали. Ну, я и прошелся на них по-казачьи в полный голос. А там мужчинка сидел лобастый с проплешиной во всю голову – усы бы наклеить – вылитый Ленин в ссылке. Он ажно привстал. Спрашивает: «С каких мест будешь?» Так вот и познакомились с Алексеем Григорьевичем, как его здесь величали.

Мой земляк оказался. С Дону из станицы Новогригорьевской. А тетка была выдана замуж за Качалинского казака. На том мы и подружились…

Однажды к нам в Алдан завезли чешское, бочковое. Честно сказать, пивко хорошее. Но с магаданским не сравнить, особенно с тем, каким угощал меня прямо на заводе Алексей Григорьевич. Высочайший профессионал!

Отец слегка приукрашивал эту историю и рассказывал с юморком, а Иван удивленно смотрел, восторга не понимал. У отца полстраны ходило в земляках. Он и немца туда бы причислил, доведись встретить, потому что два месяца прослужил в Германии и любил вставить в разговор немецкие слова. Они ему нравились своей необычной хлесткостью. В Уфе Цукан пацаном запомнил полсотни обиходных татарских слов и потом, случалось, что казахи или узбеки в северной глуши, обнимали его как родного, когда он вставлял в разговор «зур якши, туз бар…» Поработав сезон на промывке с якутскими парнями, он легко влазил в их разговор. Позже говорил, что якутский, сродни татарскому, легко запоминается и щеголял непонятным для всех остальных: «Туругур» или «Улахан махтал». Якуты от этих фраз расплывались в улыбке, а в местном кафе ему доставался лучший кусок оленины.

Сразу после прилета в Магадан Малявин на такси подъехал к гостинице «Северная», затем к «Советской» и всюду грубоватое «мест нет». Таксист подсказал: «Ты в паспорт синенькую вложи и сразу найдут». Действительно, место нашлось в престижной гостинице на улице Ленина. Хорошо устроился в двухместном номере, одно беспокоило, что большие деньги, казалось бы, те триста двадцать рублей, что он получил при расчете в московском издательстве, быстро подтаивали.

На площади возле нового автовокзала Иван Малявин первым делом нашел справочное бюро. Женщина пожилая, доброжелательная, долго расспрашивала про Аркадия Федоровича Цукана, а когда ничего не нашла в своих толстых адресных книгах, то посоветовала обратиться в местное ГУВД. «У них данные на всю область и Чукотку, а у меня только по городу Магадану».

Вспомнил про главного технолога, с которым дружил отец…

Пивоваренный завод находился на улице Пролетарской. Словоохотливый таксист, узнав в нем приезжего, сразу выступил в роли гида. Рассказал про улицу Портовую, которая называлась Колымским шоссе и начинала застраиваться сначала зэками, а потом пленными японцами. Руководили питерские архитекторы… «А пиво у нас уникальное! Я точно знаю, – похвастался таксист. – Помимо солода в него добавляют стланиковый экстракт. Ну и водичка классная из подземных источников. Начал наш завод действовать тут еще до войны в бревенчатой двухэтажке, а уж после развернулись. Тут баба-огонь была директором, при ней завод обустроился и пошел вверх… Я пока в магазинчик схожу, а ты маякни, если что, неохота мне порожняком елозить».

Дальше проходной Ивана не пустили. Правда, позвонили в приемную, потом в кадры и с необычной вежливостью пояснили, что Алексей Григорьевич умер два года назад и его провожали в последний путь всем заводом.

– А пиво теперь стало не то, честно тебе скажу, – неожиданно разоткровенничался вахтер.

Где и как искать отца, Иван не знал. Кроме открытки: «Магадан, главпочтамт, до востребования», – у него не было ничего. Это угнетало, он понимал, что обязан найти, уж очень настойчиво просила перед отъездом мать, нажимая на то, что они поступили с ним при последнем расставании по-свински.

Иван хорошо помнил, как тогда, в октябре, ввалился отец и, не раздеваясь, лишь кинув на сундук шляпу, стал торопливо объяснять про долгую дорогу, золотодобычу, с которой он порвал навсегда. Запало, как он, с несвойственной для него угодливостью, разливал шампанское в чайные чашки. Потом совал матери в руки сберкнижку, подарки…

А сам Иван тоже хорош. Набычился. Иди, мол, отец подобру-поздорову и подарки твои не нужны. Но на следующий день напялил суперскую бело-красную японскую куртку, чтобы знакомые пацаны похвалили, а главное, позавидовали.

– Где достал? Верняк, у фарцовщиков…

И ведь поддакнул для форса, и не сказал, что куртку привез отец из Якутии. Сегодня его удивляло это никчемное бахвальство, желание приобщиться к местным валютчикам, спекулянтам.

Он вторую неделю бродил по городу в поисках работы. Прошелся по улице Ленина-Сталина, построенную по лекалам, точнее, по отголоскам Невского проспекта в Санкт-Петербурге. Зэки-архитекторы торопливо воплощали смутные образы Северной Пальмиры, надеялись, что им «скостят» десятилетний срок…

Свернул к драмтеатру, с впечатляюще грандиозным фасадом с колоннами, – огромное здание, под стать больше городу миллионику, чем Магадану с населением в сто тысяч человек. Особенно поражали лепные скульптуры на фронтоне театра: автоматчик с биноклем, женщина с серпом, шахтер – издали больше похожий на водолаза, а четвертый какой-то совсем непонятный, возможно, рыбак. И эта грандиозность никак не вязалась с его представлением о Колымском шоссе, по которому возили, водили, таскали из морского порта заключенных. Диссонанс кричащей помпезности и убогости он видел не раз в Подмосковье и Уфе. Здесь, в Магадане, приезжих больше поражали дощатые засыпухи и бараки, что лепились по склонам плешивых из-за каменистых осыпей сопок. А он вырос в маленьком поселке, сплошь состоящем из таких же бараков, массивов самодельных домиков по прозванию «шанхай» или «бандеровка», на фоне измятой морозами природы, изломанных ветрами деревьев, они казались привычными. Как и дощатые сооружения, где зимой вырастали сталактиты и сталагмиты нечистот и куда он, будучи маленьким мальчиком, страшился заходить, боясь провалиться сквозь огромное «очко», как горошина. Страх этот прижился и позже. Путешествуя по России, Малявин с опаской заходил в такие сортиры, опасаясь, если не провалиться, то выронить ключи от автомобиля, и тогда…