Владимир Молодых - Казачья Молодость

Солнце поднялось выше, но теплее не стало. Я долго, не отрываясь, смотрел вслед паре коней и коляски. С обочины налетел порыв ветра и из глаз вбил слезу. На сердце стало одиноко и грустно. Вспомнил на обратном пути слова крестного: «Ничто нас, казаков, не может выбить из седла. Наши предки- кочевники пришли с востока, принесли восточную мудрость: чем хуже, тем лучше. Казак сварен так, как готовилась булатная сталь. Поколение к поколению, так от века к веку прикипало в огне боев наша казачья стать. Получалось то, что называют булатной сталью. Гнется, а не ломается. Таков и казак.

Подгоняемый ледяным ветром я затрусил в город, как бочком, бывало, трусит дворняжка, чем-то озабоченная…

Я спешил мимо монастырской стены, из-за которой неясно, тускло, будто от грязи времени, проступают соборные маковки, чернеют, будто мертвые, сучья кладбищенских деревьев. Старые монастыри, говорила мне тетка Матрёна, это вехи, по которым когда-то шла вглубь России старая православная вера. Мол, монастыри были опорой государства и веры до Романовых. Долго на севере держался Соловецкий монастырь старой веры. Царь приступом, мол, с трудом его взял. Там вере отцов наших стояли насмерть…

Через дорогу против солнца глядит на монастырь своими решетками на окнах желтый острожный дом.

На громадных запертых воротах монастыря, на их створах, во весь рост вырезаны из камня два святителя с зеленоватыми от времени ликами со священным писанием в руках. Сколько веков эти древнерусские старцы старой веры стоят на воротах, глядя на острог. Уж не ровесники ли они?

А может вон за тем решетчатым окном смотрит на меня наш Евгений, дожидаясь решения суда? Я стал креститься, прося святителей на воротах облегчить участь бывшего моего друга.

Я шел, часто останавливаясь, оборачиваясь то на монастырь, то на острог. Я спрашивал себя, что заставило сблизить острог и веру? Видно так было угодно новой вере.

Солнце было в зените, но ветер все крепче обжигал меня морозом. Я обошел кругом почти весь монастырь, надеясь где-то найти вход. В одном месте показался монах в грубой черной одежде. Я остановился, присмотрелся ему вслед. Он мне показался монахом того дониконовского времени. Время, известно, быстротечно, но в монастырях оно, кажется, останавливает свой бег. Как будто и не было раскола веры в православии. А может так оно и есть: самой жизни в монастыре вовсе и не коснулся тот царский раскол веры. Ведь тогда царю нужны были только богатства старых монастырей. Ведь в старой Руси монастырь иной мог снарядить целое войско для князя.

Может вот так же триста лет назад выходил из этого же монастыря в грубой черной одежде, как вот этот монах, только что вышедший из монастыря. Раскол не изменил одежды служителей. Да и много ли нового стало в душе того и этого монаха? Ибо суть раскола: не в числе перстов для моления, и в не в азах, а она в том, что заключено под ними…

Уходя от монастыря, я еще раз глянул на него со стороны. Видно, как и триста лет, на монастыре были все те же черные тесовые, как принято у староверов в их станице Сбега, крыши. Не есть ли этот монастырь ровесник нашему, от которого остались лишь развалины. Так подумал я, возвращаясь домой.

А между тем я вошел в пору юности, ту пору, когда совершается самое удивительное. Да и жизнь моя резко изменилась, просто расцвела, раздвинув мое мировоззрение.

В гимназии появился новый учитель географии. Постоянного учителя у нас не было целый год – все были приходящие. Словом, вели географию – кому не лень. Только что не было надзирателя… Был одно время учитель французского, Он толком русский не знал, зато мы что-то узнали из истории и географии Франции. Кстати, не был учителем географии и наш по закону божьему священник.

А новый учитель ворвался, как врывается свежий весенний ветер через вдруг распахнутое окно, сдувая со столов пыль и старые бумаги. Весна после скудной зимы всегда врывается стремительно и деятельно. Таков был приход нового учителя.

Я хорошо помню тот день, когда в класс широкой походкой не вошел, а ворвался сухощавый человек лет около тридцати, Среднего роста, он размашисто прошел, молча, к столу. Да был по расписанию урок географии, но вошел человек, внешне не похожий на наших учителей. Мы сидим. Следом за вошедшим показалось лицо Блинова. Он жестами дал нам понять, чтобы мы встали. Он еще что-то хотел сказать, стараясь протиснуться из-за спины вошедшего, но тот рукой задвинул его за дверь. Вот тут мы поняли, что это новый учитель. Мы встали. Окинув нас взглядом, он по-доброму улыбнулся, блеснув круглыми стекляшками очков аля-Добролюбов. Уже этим он сразу завоевал у меня доверие. Тут дверь вновь открылась и показалась лысая голова инспектора гимназии, но учитель перед его носом закрыл перед ним дверь. Мы притихли, недоумевая, что же будет дальше. Теперь все взоры были обращены на Дениса, но он только с недоумением пожимал плечами. Все ясно – инкогнито!

А тем временем он представился. Вот только имя его и фамилию от времени я забыл. Одно хорошо помню, что за ним так и утвердилось слово «Учитель». И именно с большой буквы. Я об этом так и записал в дневнике, который чуть позже я завел, послушав учителя.

– Я вот что, друзья, подумал, глядя на вас, – вдруг заговорил он, по-простому, проходя по рядам и заглядывая каждому в лицо, будто проверяя, кто чего стоит, – я вдруг, не поверите, увидел себя среди вас. Правда, тогда географию вел немец. Они, немцы, якобы, лучше знали Россию, чем мы, русские. Было такое время. Так вот он ставил высшую отметку только за то, что ты упомянул заслуги Гумбольта перед Россией. Вот только за одно это я был среди неуспевающих. Даже сейчас я, побывавший не в одной экспедиции, заслуг Гумбольта перед Россией так и не заметил. Но это к делу нашего урока по географии, не имеет никакого отношения. Ведь на любой предмет, забегая вперед, скажу, у каждого должна быть своя «кочка» зрения. Так вот со своей «кочки» зрения заслуг Гумбольта для России я не заметил. Но я не навязываю своего мнения. Кстати, таково мое кредо в подходе к любым знаниям, которые вы услышите от меня. Вообще, господа, легко рассуждать о человечестве, но трудно, порою несправедливо мы судим Иванова по Петрову. Человек, человечество – это философские категории, а Иванов и Петров – это живые люди. А между людьми больше социального неравенства и меньше единения, которого бы хотелось власти…

А в это время в классе вокруг меня вновь образовалась пустота. Нет друзей кружковцев. Отошел от меня, обиженный, Петр. Он не мог мне простить, что все его хлопоты «обелить» меня, представить меня невинной овечкой, провалились. Я это назвал его «медвежьей услугой». Хотя он потом мне скажет, что благодаря его заступничеству – я не попал в список неблагонадежных. И как мне хотелось теперь с новым учителем обрести вновь какую-то опору. Он по образованию палеонтолог. Работал в экспедициях. Вот и сейчас ждет разрешения отправиться в очередную экспедицию на Байкал. Эти данные об учителе буквально на следующий день принес в класс Денис. И что, мол, задержка происходит по политическим соображениям. После кружка, выходит, мы близки по духу и в придачу мой любимый предмет – географию – будет вести он. Все, кажется, складывалось для меня удачно.