Владимир Молодых - Казачья Молодость

Степан ведет по борозде пару коней – они тянут плуг. Я иду за плугом, с трудом стараюсь удержать плуг, чтоб он шел ровно. А плуг то подбрасывает на камне, то я, увлекшись перепелами, которые так и снуют между ног коней, а то и вовсе бросаются мне под ноги, тогда я на миг забываю про плуг, а уж он-то влево уйдет, то – вправо. Порою, ямщик не видит, что я устал, а все ведет и ведет коней. Мне бы крикнуть ему, но я не могу. Зато вырываются из меня слова песни моего деда из детства: «Ах вы сени, мои сени, сени новые мои…» Так и кричу я беснующимся вокруг меня птицам. Но кони вдруг встали – я не заметил, как плуг уперся – то ли в дорогу, то ли лемех забило дерниной. Степан чистит лемех или уносит камень далеко на межу. И все же мне понравилось пахать. Так что я и в другой раз, заметив, как мужики ушли на обед, взялся пахать, но на этот раз я взял кнут гонять перепелов. Помню, я так увлекся не столь пахотой, как птицами, стараясь сбить их влёт, как только она выпорхнет из-под ног. Да так было увлекся, что и не заметил, как я давно пашу дорогу. И только вижу – наперерез мне скачет наш Петька, немой, на хромой Фекле и машет руками… Крепкий южный ветер из глубин степей бьет мне в лицо горьковатый аромат. Я стою, упоенный запахом степей, среди созревшего ковыля, волнами набегающего на меня. Мне весело посреди этой священной благодати и того, что ко мне скачет Петька, а не злой Степан – тогда бы мне влетело…

*

Днем не выходит мысль о кружке. Петр все знает и только издали поглядывает на меня.

– Все это пустяк и вздор, – сказал он мне однажды, видя, как я скис и зачах. – Экая, подумаешь, важность, что не стало кружка. Да и дружков твоих еще успеют и арестовать, и из гимназии исключить. Не переживай – все пройдет. И хорошее, и плохое.

Да, подумал я, может это и вздор, но это моя жизнь. Что – я должен отказаться от этих прожитых дней? Или были они бессмысленными? Для меня сейчас как будто весь мир опустел. Я вновь стал одиноким, а весь мир – бессмысленным. А как бы мне сейчас хотелось быть вместе с друзьями…

Я гляжу в окно, вижу уходящую в сторону станиц реку – и вновь думаю о доме.

Я однажды спросил Петра:

– Ты любишь путешествовать?

– Я… – Петр, было, опешил, быстро собрался и, глянув на меня с высоты, сказал. – Ну, с отцом… да в коляске. Еще куда бы ни шло. Чтобы домашнюю провизию кучер-казак не забыл. Тогда я не против выехать за город. Кататься я люблю…

– А верхом на коне? Ведь у вас целая конюшня прекрасных коней, – намекнул я.

– Ну, это не то! – протянул Петр.

– И у тебя нет своего коня?

Ответом было удивление в его глазах: а зачем?

– Но ведь мы с тобою казаки, – решил льстить ему. – Плохо ли скакать навстречу упругому ветру в лицо. Казак не может жить без коня. Он для нас, как воздух для всех.

Петр изменился в лице, зарделся, как девица.

– Только… – кадык его дернулся, проглотив горечь моих слов. – Только я намерен поступать в университет. Так что конь мне как бы и ни к чему. А скачки! Я люблю их смотреть. Хотя отец готовит мне военную карьеру.

– А, может, как-то прогуляемся верхом на конях по окрестностям города?

– Я…я – не против, – вдруг размякшим голосом проговорил он

*

Но нашим намерениям не суждено было сбыться.

Революция, стачки в мастерских взбудоражили город. Вновь вверх дном перевернули нашу гимназию. Искали запрещенную литературу. Но теперь это делалось с таким ожесточением, будто гимназия было зачинщицей беспорядков в городе. При этом жандармы утверждали, что стрелял кто-то из гимназистов. Началась вторая волна репрессий. Многих старшекурсников отчислили, нашего лидера Евгения арестовали. Готовился над ним суд. Другие оказались в списках политически неблагонадежных. Иных отправили под надзор полиции. Кружок наш, как признанное осиновое гнездо социалистов в городе, уничтожали с особой яростью. Были слухи, что, мол, найден список кружковцев, но меня, мол, там нет. И все же кто-то донес о моем участии в кружке. Меня обыскали, но ничего не нашли. Тогда к себе вызвал тот самый жандармский офицер с повязкой на лице, получивший рану от того злополучного выстрела. Я запомнил тогда это лицо.

– Я знаю тебя, казак, – с заметным польским акцентом проговорил офицер. – Ведь это ты остановил моего коня. Смелый ты человек. Этот конь мог тебя убить. Но тебя обвиняют в том, что ты был соучастником того, кто стрелял? Тогда скажи, кто стрелял?

Я все отрицал.

– А что этот конь мог меня убить – это ложь. Я на этом коне от конюшни полковника казачьего полка я сидел верхом, и мы прекрасно общались. А у коня, выходит, память лучше, чем у жандармского офицера.

– Но мы с тобой еще поговорим… казак!

– Ему место в списках неблагонадежных, а не в гимназии, – вставил подвернувшийся Блинов.

Что ж, теперь угроза надо мною стала реальной. Хотя члены кружка и сам Евгений заявили, что я не был членом из кружка.

– Господа, уже то, что Дауров знал о существовании кружка и не донес, достаточно, чтобы применить к нему закон, – твердо заявил всему классу офицер с повязкой.

Были найдены листы рукописной нашей газеты «Демократ», так что не было сомнений в разглашении нами запрещенной литературы. И все ж на этом «наше дело» кажется, прикрыли. Однако у меня состоялась еще одна встреча с жандармом польского происхождения. Как-то встретив меня в коридоре гимназии, он отвел меня в сторону и внушил убедительно, что если меня нет в общем списке неблагонадежных, то ты, мол, есть в моем личном списке политически неблагонадежных и ты там будешь, пока не проявишь себя. А такой казак, как ты, обязательно проявишь. Попомни мое слово.

Только позднее я узнал, что приезд Бутина в город был не случайным и что он разрешил все недоразумения в отношении меня в списках неблагонадежных. Еще я видел жандарма не раз в гимназии, но ни он, ни дирекция меня не вызывали. И надо же, именно в это время Петр вдруг становится моим адвокатом-защитником. Я не был из трусливого десятка, но услуга Петра, больше похожая на медвежью услугу, мне запомнится надолго. При одном из появлений жандарма, этого «голубого офицера», как мы прозвали офицера в повязке, Петр с высоты своего монумента заявил ему, будучи сыном известного в городе казачьего полковника, что Дауров случайно был затянут по своей сельской простате в этот, якобы, литературный кружок. Даже не предполагая всех подводных камней этого собрания. От этих слов меня бросило в жар. Ведь сколько раз твердили, что я не был в кружке. Нет, сказал Петр, ты там был, я знаю. И мне поверят, а не вам.

– Я не нуждаюсь в адвокатах, – твердо заявил я.

Офицер одним глазом – другой почти закрывала повязка на щеке – как циклоп, вонзился в меня.

– Что ж, казак, твой друг, по-казачьей чистоте сказал правду – ты был в кружке. Так и запишем. А слова твои: «Я не нуждаюсь в адвокатах» – это известный прием преступника на суде.