Любовь Рябикина - У каждого свой путь. Книга четвертая

Озверевший депутат влетел на сцену и кинулся к ней. Марина вышла из-за трибуны и спокойно ждала. Кишкин попытался схватить ее за грудки, но она легко ушла в сторону. Он замахнулся и в ту же секунду ткнулся носом в ковровую дорожку. Колено женщины плотно лежало меж его лопаток, а левая рука оказалась поднята вверх. Ни один из милиционеров, находившихся в зале, не тронулся с места, чтобы помочь Кишкину. Они просто стояли и смотрели. В Московском ОМОНе служили их товарищи. Некоторые депутаты с укором глядели на них, но милиция не реагировала. Маринка искоса взглянула на дергавшегося мужика:

– Вы видно забыли, что я из спецназа. Напоминаю, таких, как вы, я била, бью и буду бить! Еще желающие есть испробовать мою крепость? – Она обвела тяжелым презрительным взглядом молчавшую аудиторию. – Так я и знала, кишка тонка! Тем, что вы называете меня «Солдафон» я горжусь! Уже одним этим словом вы объединяете меня с армией и офицерами, которых так не уважаете.

Кишкин, с перекошенным покрасневшим лицом визжал, вдыхая аромат дорожки и пытаясь вырваться из крепких рук:

– Ты мне руку сломала! Ответишь за рукоприкладство!

Марина искренне удивилась:

– Я отвечу?! Вся страна видела, как вы на меня кинулись! Я не Христос, чтоб подставлять щеки! Я солдат! Руку у вас я не сломала, слегка вывернула и все. Даже опухоли не будет.

Эфир был прямой, и россияне потешалась у телевизоров над поверженным депутатом. Через день на стол генерального прокурора легли документы, уличающие Кишкина во взяточничестве, воровстве и махинациях. Одновременно несколько фотографий документов появилось в центральных газетах. О них упомянули даже не телевидении. Волей-неволей, но прокуратуре пришлось возбудить дело. Статус неприкосновенности с Кишкина был снят. Слова Марины подтвердились: он сел в Бутырскую тюрьму.

Депутаты резко притихли. Многие поняли, что от слов женщина перешла к делу. До этого они считали все обвинения пустыми угрозами, но теперь эти угрозы вырисовались в реальную опасность. Многие начали судорожно думать, что им предпринять, что бы вслед за Кишкиным не загреметь на нары. Больше всего поражала напористость, с какой Степанова начала работу депутата и скорость принятия решений. В Думе не привыкли работать быстро.

Несколько покушений на Марину сорвалось из-за вмешательства спецназовцев-охранников. Еще двое профессиональных киллеров отказались от заказа, твердо сказав, что в Искандера никто из прошедших Афган и Чечню стрелять не станет. Они, не называясь, сообщили об этом женщине сами по телефону. Коррумпированные чиновники, с помощью преступных группировок, начали подыскивать убийц «на стороне».

Теперь у Марины, как у депутата, был свой кабинет, возле которого постоянно толпились люди. Очень часто она забывала про обеденные перерывы и если бы не спецназовцы, следившие за всем вокруг, да Зоя Шергун, часто прибегавшая с домашними обедами, насиделась бы голодной. Мужики приносили еду в кабинет и она, извиняясь перед очередным посетителем, торопливо проглатывала пищу и снова вела прием. Многие посетители с удивлением смотрели на пакет с кефиром и пирожки или сосиски на тарелке. Все это так не вязалось с привычным образом вельможного депутата.

Степанова связывалась с комитетом солдатских матерей, с Министерством Обороны, с частями, с прокуратурами, с юристами, с другими министерствами и ведомствами. Что-то постоянно согласовывала, утрясала, требовала, ругалась, советовала. В последние дни ее голос узнавали всюду. Очень часто люди приходили к ней с вопросами весьма далекими от армии, но она не отказывала в помощи.

Выползала из кабинета в конце рабочего дня вымотанная, но довольная собой. Не считаясь со временем, принимала всех, кто к ней приходил и приезжал. Капустин отвечал на письма целыми днями. Первое время он часто спрашивал ее, что ответить на тот или иной вопрос, но в последние дни беспокоил все реже. Очень часто вопросы повторялись. Игнат обложился справочниками и старался отвечать сам. Консультировался лишь по наиболее сложным вопросам. Бредин уже на третий день депутатства подключил в помощь Марине военного юриста и дело пошло быстрее.

Однажды, закончив прием, она отправилась в тюрьму к Николаю Гореву. Прошла по коридору вместе с прапорщиком-надзирателем и шагнула в камеру. Служащие тюрьмы уже знали, что эти двое были друзьями и не мешали разговору. Горев вскочил с нар, с ужасом разглядывая ее лицо:

– Марина! Господи, как ты похудела! Я все твои выступления слушаю, каждое упоминание о тебе по радио. Бредин мне газеты каждый день присылает.

Она шлепнулась на его нары и устало взглянула на бывшего приятеля:

– Я по делу. В последнее время мне много приходится общаться с юристами. Узнала, что расстрел тебе могут заменить пятнадцатью годами, если найдутся смягчающие обстоятельства. Смягчающие есть – ты все рассказал на допросах без нажимов и вранья, ты сдал кассу. Я говорила с генералом, и он не против. Мы подключим опытного адвоката. Возможно, удастся довести срок до двенадцати лет…

Горев очень спокойно посмотрел на нее и сказал:

– Зачем, Марина? Зачем столько хлопот? Мне тридцать шесть сейчас, выйду в пятьдесят один. Ты не знаешь, что такое тюрьма, а я знаю. Я выйду глубоким стариком. Я предпочитаю расстрел…

Она опешила, с ужасом глядя на его лицо:

– Колюня, ты чего? Сбесился?

Он улыбнулся так, как улыбался в детстве, чуть лукаво:

– Ты много лет не называла меня так. Маринка, меня в последнее время кошмары мучат: все, кого я убил, и кого замучили по моему приказу, приходят ко мне. Я вижу, реально, лица. Я сам приговорил себя, сам! Ты не вмешивайся. Ты депутат, настоящий депутат! И твое имя не должно быть запятнано, даже упоминанием в газете рядом с моим. Приезжать сюда не стоило.

Она тихо заплакала, уткнувшись в его плечо:

– Колюня, что же ты с собой натворил?..

Он осторожно провел рукой по ее волосам и устало сказал:

– Да ладно тебе, Маринка! Не стою я твоей жалости. Ты себя сохранила, а я не сумел…

– Колюня, почему ты Амира замучил? Я не верю, что лишь из желания схватить меня побыстрее.

Горев тяжело вздохнул и, уставившись в пол камеры, заговорил:

– Ты рассказала ему обо мне, о том, что я был влюблен в тебя. Мы, вначале, просто разговаривали, я ничего плохого делать не собирался. Мне нужна была ты. Я очень надеялся, был просто уверен, что ты пойдешь со мной, узнав, сколько у меня денег и драгоценностей припасено для тебя. Надеялся, что жизнь изменила, и ты иначе относишься к деньгам. Я рассказал все этому парню, свои мечты, свои желания. Амир с таким презрением посмотрел на меня! А затем твердо ответил, что ты никогда не станешь моей, и он умрет, но не позволит тебе сдаться в мои руки. Сказал, что любит тебя больше жизни, и я взбесился. Я ведь наркоман, ты знаешь. Здесь, в тюрьме, чтоб не загнулся, меня дурью по приказу генерала снабжают. Тогда я считал, что никто не имеет права любить тебя, кроме меня. Наркотики сделали свое дело… – Горев встал и отошел от нее к решетке: – Когда ты его хоронила, я рад был оказаться на его месте.