Александр Шляпин - Посейдон и Русалка

– Меня Валька, убьет! – сказал я, осознав тот грех, который я совершил в отношении жены. – Я, же ей шубу обещал – норковую…

– Во, люди добрые, гляньте на этого козла! Он ночью на мне жениться обещал, а сейчас уже включает обратный ход, – провопила Гита Марина, и выскочила из— под одеяла в одних трусиках а— ля леопард, которые лишь слегка прикрывали её женскую природу.

– А ты кто? – спросил я, рассматривая сеанс бесплатного стриптиза.

– Я Марина! – ответила Марина, обиженно натягивая на себя наряды. —Ты между прочим Санечка, меня всю ночь, любил. Обещал даже на мне жениться, а сейчас…

В этот миг я вспомнил её лицо. Вспомнил и тот и тот ошейник, который в первую минуту привлек мое внимание, и те ассоциации, которые он тогда вызвал благодаря моей буйной фантазии.

– Гав— гав! – загавкал я, желая еще больше раззадорить портовую шлюху. – Гав!

– Козел! – ответила она. Схватив тряпки, девушка выскочила из комнаты в туалет, пустив из глаз дежурные слезы.– На свою кикимору погавкай – кабель занюханный!

Осознав свое положение, я скорбно допил шампанское и сказал:

– Серж, ты братан прости, я домой…

Я поднялся с ковра и, натянув на себя куртку, покачиваясь, направился к выходу.

– Я тебе звякну, – крикнул мне вслед Сергей.– Готовься! Выход в рейс через две недели… Паспорт, медкомиссию, прививки. Ну, сам знаешь, не мне тебя учить.

– Ага! – мотнул я больной головой и вышел из его квартиры на лестничную клетку.

Я высыпал в жерло мусоропровода бытовые отходы и, придумывая оправдания, вернулся домой. Первое что я услышал, был вопрос:

– Опохмеляться будешь соколик?

От такой неожиданности мое сердце чуть не лопнуло от впрыска адреналина. Впервые в жизни я услышал от Вальки столь ласковые для слуха каждого мужчины слова.

– Буду, – ответил я, и, скинув куртку, предстал перед ней успев схватить из серванта хрустальный бокал.

– О, гляньте на него он уже со своей тарой тут как тут…

– Наливай, – сказал я и трясущимися руками протянул ей емкость.– Трубы горят— спасу нет!

Валька прищурив один глаз, влила в рюмку как по «метке» мой же коньяк, который она спрятала еще две недели назад. После чего встала в проеме двери, и как всегда подперла свои девственные выпуклости, сложенными на груди руками.

Я без прелюдий закинул в рот коньяк, будто лопату угля в топку паровоза, и глубоко выдохнул, смакуя на языке, заблудившееся во рту яркое послевкусие араратской долины.

– Эх, Валюха, хорошо – то как! – погладил я себя по животу, ощущая как коньяк греет мой ливер. —Я прямо ожил. Словно живой воды испить имел неописуемое удовольствие.

– А чего хорошего – кабель ты блудливый!? – сказала сожительница с песчаным ликом египетского Сфинкса, от которого так и тянет пустынным спокойствием.

– Жить хорошо! А еще лучше, когда в желудке сто грамм коньяка плескается, – ответил я на автомате. Я видел – я в тот миг чувствовал, что Валька что— то затеяла страшное.

– Ах, ты кабель! Ах, ты, кошак блудливый! Извращенец – мать твою…

– Валюха, клянусь статуей свободы в Америке, я перед тобой чист как слеза младенца! Да я… – только хотел сказать я, но скалка, разрезав воздух подобно самурайскому мечу, обрушилась на голову., Валька вбила меня в табуретку, словно я был гвоздь. Ни боли, ни хруста костей я не слышал и даже не почувствовал. Подобно глубоководному батискафу, я мгновенно погрузился в Марианскую впадину, и там залег на дно. Делать было нечего, и я свернулся в позе вареной креветки. Помню, как мимо меня плыли странные диковинные рыбы ярко синих и красных цветов, воздушные пузыри, и даже геометрические фигуры. Они смеялись над моей беспомощностью. Показывали мне свои рыбьи языки, и дразнили меня, как дразнит человек обезьяну. Очнулся я от жуткой головной боли. Она окутала мою «орудийную башню», словно тент общего покрытия.

Я лежал на диване, словно камбала на дне моря, которую раздавил кит, решивший покусится на её девственность. Я ощупал руками голову, и почувствовал, что она перевязана. Я был похож на плывущего через Урал Чапаева. Старинная медицинская грелка, с кусками льда приятной прохладой стимулировала вздувшуюся на макушке гематому, которая напоминала мне созревшее яблоко, чем простую бытовую шишку.

– Ну что Дон Жуан хренов очухался!? – услышал я голос жены, будто он исходил из земных недр или канализационной трубы первого этажа, в которую на девятый этаж горланил пьяный сантехник.

– Ты Валька, настоящая гадина, – сказал я, окончательно вернувшись в реальный мир наполненный яркими красками и жизнью.

– Это я гадина?! А ты у нас святой, словно херувим, сидящий на ветке райской яблони? – спросила сожительница, косясь в ту сторону, где нижняя часть мужского организма переходит в верхнюю. И тут проявившемуся моему взору предстало мое обнаженное тело. При визуальном исследовании я обнаружил на нем ярко пунцовые окружности цвета перезрелой вишни. И все это там, где из трусов выглядывала голова мичмана Грибоедова, которую я наколол в эпоху былой молодости, когда я служил на Северном флоте матросом.

– Я так понимаю, это не тебя, это портрет твоего бывшего боцмана лобызала какая— то страстная шлюха, – сказала Валька ерничая над моим беспомощным состоянием.

– Я клянусь – ничего не помню! Если что и было это значит меня зверски изнасиловали какие— то маньячки – клофелинщицы. По собственной воле я тебе изменить не мог. Да чтоб мне год суши не видать! Да чтоб у меня глаза как у лобстера вылезли, если я соврал хоть на кабельтовый. Да чтобы мне три года женской ласки не ощущать! – сказал я.

– Вот и хорошо! Я ловлю тебя на слове лобстер! Я обещаю тебе, что ты кабель, моей ласки не увидишь, пока я не увижу норковую шубу с опушкой из горностая.

– «Всё – трындец», – подумал я, – Это вам господа присяжные заседатели не Рио де Жанейро— это все гораздо хуже, —сказал я словами великого комбинатора еще не представляя где брать шубу в эпоху развитого бандитизма и всеобщего обнищания трудящихся масс.

Серега, как и обещал, позвонил через два дня. К тому времени Шишка на голове сдулась, как пробитая автомобильная покрышка. Вид у меня был не очень, но я уже мог выйти в люди для деловых переговоров.

– Алло – Серый! Ну что новенького? – спросил я, глядя одним глазом на жену, которая, словно фашистский часовой стояла в дверном проеме, постукивая скалкой по ладони, как бы напоминая мне, что баба в гневе – это Рэмбо с пулеметом. Она стояла прямо, растопырив уши, и прямо сгорала от своего бабьего любопытства. Она прислушивалась к каждому моему слову и запоминала, словно записывала на диктофон.

– Да! Да! К концу недели буду готов! – сказал я Сереге, услышав радостную весть, что меня вызывает капитан на собеседование. От восторга я вскочил с дивана, скинув с себя повязку, и хотел было уже бежать в ванную, чтобы побрить рожу, как натянувшаяся цепь, свалила меня на ковер прямо перед самой Валькой. Она стояла мне на пути непоколебимо подобно бетонному монументу Матери Родины в Волгограде и завидев мою прыть, вновь вознесла скалку подобно священному мечу готовясь сломить мой напор.