Александр Стребков - Калейдоскоп

этом, немного подумав, заглянули в личные их дела: с одной, оказывается, конторы и за одним забором «малолетки» сидели, можно сказать, – что вчера. И пока у его друга разглядывали клешни, этот, второй: всё стоял да

стоял, опёршись плечом о дверной косяк, и о чём-то, видимо, негодник, о по- хабном, о чём-то мечтал или думал, потому что смотрел он в окно, где на клумбе задрав задницу к верху, пропалывала травку, девица – «красное сол- нышко». А тут – прямо некстати – очередь дошла до него.

– Призывник Сидоров, будьте добры повернуть свою голову в сторону ко- миссии… И нечего глазеть вам по окнам, когда у вас проверяют ваше здоро- вье!.. – строго сказала солидная дама, что-то уж больно похожая своими за- машками на надзирательницу из Азовской колонии. В белом халате и кол- паке, в квадратных очках, а когда постучала резиновым молоточком по

крышке стола, и видя, что её слова не дошли до адресата, вновь уже: сильнее стукнула тем резиновым молотком, и прокричала:

– Вас, что?!.. мои слова не касаются?!.. Или вам сразу выписать бронью – направление в областной псих-диспансер, в Новочеркасск?!..

– У меня голова правильно повёрнута, – нагло сказал, проявляя хамство, при-

зывник Сидоров-Капуста и добавил, – если я её поверну в вашу сторону, то- гда я вас вообще видеть не буду…

– Что-то новое, – сказала задумчиво дама-психиатр, – вы у глазника ещё не были?

– Ещё не успел, – ответил Жоржик и вначале поник бородой себе на грудь, разглядывая зачем-то кисти рук, но одним глазом при этом косил куда-то в потолок.

– Ну, да… я не глазник, но и отсюда вижу, что у вас, Сидоров, косоглазие по- хлеще, чем у зайца любого бывает… Собственно, зачем и кто вас к нам при-

правил?!.. Кому вы такие нужны? Вас в собес отправлять надо и инвалид- ность вам оформлять, а не на медицинское освидетельствование по призыву на военную службу.

– Милиция их к нам направила, вот предписание от них, – сказала моло- денькая барышня.

– Вот милиция пусть ими и дальше занимается, а нам они ни к чему. Выпи- сывайте обоим белые билеты, чтобы и дальше не морочить людям головы…

Таким образом, бедолаг – инвалидов детства: один ногами страдает, только и годится, что хоть в виноделы в Цимлу или в Молдавию отправляй; виноград там будет, сорок восьмым своим размером ноги, топтать плоскими своими ластами-ступнями. А у второго, братка – по клоповникам – с головой, кажись, не совсем было всё впорядке, да такой непорядок просматривался… Сидо- рову-Капусте, чтобы увидеть что-то, надо было смотреть совсем в обратную

сторону, а то и голову положить себе на плечо и ставить глаза стоймя – верти- кально к земле. В общем: обоих наших персонажей постиг очередной крах – а так мечталось, послужить на благо отчизны. С того коварного дня, погнало и покатило их, как смитьё по дороге, пока в город Ростов не прибило. Хомяк, таща свои грязные штанины по асфальту, еле успевал переставлять клешни, а Капуста только головой вертел из одного угла Старого базара во-второй, ко-

собоко вглядываясь, щуря глаза и близоруко присматриваясь, – где бы что

повкуснее спереть. И в таком вот мажоре-режиме, шастали они по закоулкам и помойкам ростовским, пока их Клава к себе под подол не подгребла. С тех пор и стали втроём они жить, поживать и добра на палёной водке наживать. По правде сказать, сама Клавдия вообще-то почти не пила. Своим, оболтусам, отпускала всегда она норму: вечером на двоих по бутылке портвейна, а если ликёр, который был дорогой и который они любили, то только пол-литра, и только по воскресеньям. Начистив картошки пол ведра, жарили после на сале

или на шкварках, и когда остограмившись ликёром или портвейном, в кото- рый – для сладости – на стакан вина сыпали по две столовые ложки сахару, как в чай, и пили в прихлёбку, заедая картошкой. Насытившись до отвала, ло- жились все трое в одну постель, почивать. Перед тем, как улечься, заводили скандал, споря: кому очередь спать на краю, ибо частенько крайнего сталки- вали и ночью он с грохотом падал на пол. Клавдия какое-то время обычно

слушала, потом, пытаясь прекратить семейный спор, незлобно кричала:

– Эй, молочные братья, чего расквохтались?!.. Яйцо вам, ублюдкам, всё равно не снести. Сиську горазды сосать хоть всю ночь напролёт: один с одной стороны, второй с другой, а бутылок готовых к реализации, смотрю, кот наплакал… Чё за дела?!..

– В сиськах у вас, тётя Клава, всё равно молока нету… – сказал с укором и поддевкой Хомяк-косолапый.

– Чево-о-о?!.. – скривив свои красивые губки, спросила Клавдия и немного помолчав, добавила, – и правда, говорят, нахальство не имеет границ… Вам- то, обжорам, ещё и молока подавай?!.. Да если бы у меня ещё и молоко там было, вы бы, обормоты, меня в неделю до шкурки высосали… до-смерти бы засосали!.. Вот бестолочи! Им говоришь, что назавтра бутылок мало, а им в сиське молока подавай… Когда же я от вас уже избавлюсь?!..

Произносила Клавдия эти крамольные слова хотя и брезгливо, но без зло- сти, а больше для понту; высказывание рассчитанное больше на публику, со- стоящую из этих двоих, деляг-недотёп. На самом же деле, как бы она не со- глашалась или не противилась в душе той противоестественности – самой мо- ногамии – и крайне отрицательно не относилась к прочим научным терми- нам: в её положении – стремясь избежать одиночества – всем своим женским чутьём она понимала, что лучше иметь под боком двоих, хотя и придуркова- тых, и порой для неё ненавистных молодых особей-слуг, мужского пола, чем не иметь вообще живой души на кровати…

Но вернёмся в то непогожее утро, которое, оказывается, прямо с ранья не задалось не только этим троим, о которых мы рассказали, но и для нашего главного героя романа, Гендоша. Оно – это утро, было для него, пожалуй, оче- редным испытанием-пыткой. Со стороны азовского гнилого кутка, как мы уже обмолвились, со стороны мелководья, прозываемым почему-то морем, про- должал дуть порывистый ветер, срывая листы железа на крышах и тарахтя

шиферинами. Подталкиваемый ветром в спину, Гендош неторопливо брёл по трамвайным путям, всё по той же улице Станиславского, поглядывая выму-

ченным взглядом на тротуары. Он умышленно шёл посреди трамвайной ко- леи, решив: что, если он будет идти по тротуару, то на голову может упасть кусок шифера и тогда, если не прибьёт до-смерти, то сделает его придур- ком…

«А так, чем мучиться, – продолжая движение, думал Иван Ильич, – то пусть лучше трамваем задавит, как когда-то трамвай задавил Михаила Александро- вича Берлиоза, когда тот поскользнулся, переходя сквозь турникет. Правда,

это было очень давно, ещё в конце двадцатых годов, во времена, когда Нэп разогнали, притом и в Москве, на Патриарших прудах, а тут всё-таки Ростов… и давным-давно утвердилась советская власть. Но, Мишка-то, Булгаков, как помнится, сам всему этому способствовал!..