Вячеслав Рындин - Я обрёл бога в Африке: письма русского буш-хирурга

Весной 1965 года я работал в противо-туберкулёзном диспансере на Октябрьской площади Москвы. С красавицей Барминой, врачом диспансера, у нас были чудесные приятельские отношения. По какому-то поводу я подарил её сыну коробку из-под гаванских сигар, полную оловянных солдатиков эпохи наполеоновских войн, – уникальную коллекцию, собранную моим другом Юркой Бабьяком.

Ответным жестом Барминой было телефонное ходатайство за меня перед её другом – начальником московской лесоустроительной экспедиции. Вот так Юркины оловянные солдатики помогли мне устроиться в группу лесопатологов, отправлявшихся для изучения причин усыхания леса в Красноярском крае.

Уже через неделю после звонка Барминой в контору экспедиции, располагавшейся в подвале неподалёку от моего дома на Университетском проспекте, я получил направление на прививку против клещевого энцефалита, авиабилет на рейс Москва – Красноярск, деньги на проезд пароходом по Енисею от Красноярска до Енисейска, командировочные и трёхлитровую бутыль с диметилфталатом.

Следующие три недели ушли на экипировку. Я залез в долги ради приобретения шикарного ёмкого рюкзака зелёного цвета, такого же качества и цвета пижонского туристского костюма, туристских ботинок, портативной любительской кинокамеры, лёгкого двуствольного ружья фирмы «Bayard» 16-го калибра с эжектором и кучи всякой другой, совершенно ненужной в условиях работы в тайге, дряни.

Прилетел в Красноярск. Город, его улицы и пристань меня совершенно не тронули – все мои мысли были о тайге. В ожидании отправления парохода в буфете познакомился с командировочным из Якутска, который с одиноким брюзжанием с трудом приканчивал бутылку водки:

– Красноярские столбы… Красноярские столбы… А ты про Якутские столбы слыхал?

– ???

– Представляешь: деревянные сортиры, в которых зимой при температуре за минус 30 всё содержимое замерзает столбом… Из-за обильных снегопадов деревянный домик сортира поднимают выше и выше. По весне снег подтаивает – сортиры убирают, а столбы остаются. Это и есть знаменитые якутские столбы!

Любоваться на широкий Енисей с палубы парохода особенно не пришлось – под моросящим дождем было холодновато. В ресторане один из членов команды потешился надо мной байкой, которая взбудоражила моё московское воображение:

– Как-то шли мы по Енисею с геологами. Глядь, медведь переплывает с одного берега на другой. Ёж твою, что стало твориться-то! Все мужики заорали «Стоп машины! Шлюпку на воду!!» В шлюпку попрыгали человек шесть и только один с ружьем. Нагнали медведя – бух! бух!

Медведь плывет себе… Опять – бух! бух! Медведь разворачивается и к шлюпке. Стрелок-то опять – бух! бух! Однако мимо!!! Медведь в двух метрах – все мужики со страху в воду попрыгали, а стрелок плавать не умел – в шлюпке остался. Медведь в шлюпку влез, поломал здорово стрелка и обратно в воду сиганул. Бедолагу еле успели живым в больницу доставить. Откачали…

В Енисейске я без особого труда разыскал дом, в котором располагался штаб экспедиции. Меня приветливо встретили московские инженеры – поулыбались на мой смешной вид туриста, с благодарностью встретили бутыль с диметилфталатом, рассказали мне о своей работе и моих обязанностях.

Глава экспедиции облетал на самолете районы с усохшим лесом и производил аэрофотосъёмку. Потом эти районы наносили на карту.

В места усыхания леса вертолётом выбрасывались группы по три человека – инженер, техник и рабочий. Поскольку вертолёт в тайге не посадишь, искали ближайшие поляны, но чаще пользовались островками огромного количества таёжных рек. Обычно место высадки группы находилось в нескольких километрах от участка с «сухостоем» – высохшим лесом, отработанным жуком-точильщиком.

Хождение по тайге со всем необходимым для жизни и работы на неделю – дело довольно тяжкое. Тайга – это нехоженый лес без дорог и троп, а в сухостойной тайге деревья падают друг на друга, образуя многие километры завалов, по которым можно передвигаться на высоте до двух метров от земли. Во время дождя для человека с двадцатикилограммовым рюкзаком за спиной хождение в сапогах со скользкой подошвой по лишённым коры стволам мокрых деревьев, обломки сухих веток которых штыками торчат во все стороны, – смертельный цирковой номер. Только молодые отваживаются на это.

Меня познакомили с членами экспедиции. Четыре инженера-лесопатолога из Москвы, выпускники московского института лесной промышленности. Запомнил имя только одного из них – Володя Стороженко, у которого дома осталась беременная жена.

Три техника – стеснительные парни, лет по 16–17, студенты лесоводческого техникума из Бийска. Первый рабочий – здоровый, с нагловатой физиономией девятнадцатилетний москвич, которому через два месяца предстояло идти в армию. Второй – бичующий мужик лет 45 из ленинградской области. Он освободился из тюрьмы три месяца назад. По возвращении домой загулял так крепко, что очнулся только когда ему сообщили, что его разыскивает милиция по делу ограбления сельского магазина. Мужик не стал дожидаться ареста с сомнительных исходом дела, к которому, с его слов, он не имел никакого отношения, и махнул в Красноярский край.

Мне повезло – в силу каких-то организационных неувязок мы вынуждены были четыре дня бездельничать в Енисейске.

Вечером под сухое вино бородатые мои инженеры пели под гитару студенческие и туристские песни, где говорилось про таёжный костер, вокруг которого молодые парни мечтают о Париже… Ну и всякие разные:

Попозже мы пошли на танцплощадку. На обратном пути нас сопровождала группа местных парней, добродушно выкрикивающих:

– Эй, геологи, идите подерёмся!

Инженер Володя сжалился надо мной и сказал:

– Ты всё это своё пижонское добро побереги – домой в нём поедешь. Вот, переоденься! – и дал мне добротный противоэнцефалитный костюм и кирзовые сапоги.

Следующий день выдался солнечным, я увязался с техниками и рабочими на городской пляж. Ширь Енисея в этом месте поражала – противоположный берег был едва виден.

Песок был довольно горячим, но вода оставалась холодной – желающих купаться не было. Люди просто ловили солнышко. Мне было скучновато с молодыми ребятами, и я присел к компании командировочных, играющих в преферанс. Узнав, что перед ними студент из Москвы, картёжники быстро объединились наколоть москвича. Я был неплохим игроком, но против группы, даже в «сочинку», устоять трудно. Проиграв рублей пять, я сослался на отсутствие денег и сел в сторонке со скучающим видом.