Роман Русинов - Елисей Буза. В дебрях Заполярья

– Здравствуй, Елисей Буза, как поживаешь?

– Слава Богу! – не без доли сарказма ответил Елисей.

– Понимаю, ты порядком вымотался с этим дербинским табуном и больше всего сейчас хочешь отдохнуть, но обстоятельства требуют, чтобы ты вновь отправился в путь. – покашливая, ответил приказчик – 3 года назад отряд в 60 казаков под командой Афанасия Колоса отправился на реку Оленёк за ясаком и до настоящего времени о нём ни слуху, ни духу. Конечно, к такому долгому отсутствию казаков здесь уже привыкли, но дело вот в чём. Об Оленьке, хоть он и течёт западнее Лены мы ничего не знаем, а по слухам, река и её притоки шибко богаты и мягкой рухлядью, и рыбою, слух ходит, там и серебро водится… Все казаки и промышленники у меня в разъездах, здесь в полном составе только твой десяток, поэтому не обессудь – тебе идти на Оленёк вызволять Колоса.

– Да, господин приказчик. – ответил Буза, понимая, что и на этот раз отдохнуть ему и его людям не дадут – Позволь только месяц взять на строительство коча…

– Это почему это? – спросил приказчик – Колос на Олёнек сушей пошёл…

– Вы же сами знаете, – ответил Елисей Буза – В наших местах лучше добираться до отдалённых мест водным путём, да и дорогу надёжную на Оленёк разведать надо, и чертёж сих мест составить…

– Добро. – ответил приказчик – Начинай немедленно готовиться в дорогу!

– Благодарю. – сухо ответил Буза и пошёл по Усть-Куту собирать свою ватагу. Не сказать, что казаки Бузы были в восторге от перспективы похода на неизведанную реку Оленёк (Антон Кружка вообще оставлял дома беременную жену), но приказы начальства не обсуждают и десяток Бузы с превеликим рвением принялся за постройку коча. Первым делом казаки вытесали из лиственницы матицу – 15-метровый квадратный в сечении брус, который должен был служить килем будущего коча, на который устанавливались массивные корги (штевни), формировавшие корму и нос будущего судна, а по его всей длине с интервалом в полметра и немного под углом устанавливались лиственничные урпуги (шпангоуты), которые, связанные между собой кряжами-обручами «курицами», придавали корпусу коча яйцевидную форму, чрезвычайно удобную как для дрейфа во льдах, так и для вытаскивания судна на берег для последующего волока. Все детали судового набора соединялись между собой при помощи деревянных гвоздей (что поделать – с железом в дальних сибирских острогах всегда была напряжёнка). Окончив соединение урпугов между собой перешвами (бимсами), казаки принялись настилать палубу и ставить мачту, которые, как и остальные части обшивки коча, делались уже из сосны, более лёгкой в обработке и прикреплялись к корпусу коча не гвоздями, а пришивались вицей – жгутом из елового корня.

– Не запарился ещё, Онфим? – крикнул Онфиму Крытову Елисей Буза, разбивая топором лиственничное бревно на плахи, из которых Иван Чупров вытёсывал доски для обшивки судна.

– Нет ещё, Елисей Юрьевич, приживётся! – ответил ему Крытов, который вытягивал из хорошо проваренного елового корня мотки жгута, которым доски обшивки тут же крепились к судовому набору. Как раз в то время, когда остальные казаки с превеликим рвением заканчивали наружную (противолёдную) обшивку коча и готовились установить на шеглу (мачту) раину (рей для паруса), на плотбище ворвалось стадо в 140 голов оленей, ведомое довольным Шерстнёвым.

– Ну, браты, принимайте оленей. Теперь у нас есть и паруса, и тяги, и мясо в дорогу. – и, помолчав, добавил. – Ну эти тунгусы и паразиты. За оленей долго торговались, тощак даже подсовывали, согласились только на 6 фунтов никоцианского зелья…

– Никоцианское зелье… – недовольно пробурчал Елисей Буза, давно подозревавший, что Вася Шерстнёв из Великого Устюга сбежал не столько из любви к приключениям и славе, сколько из-за своей любви к никоцианскому зелью, за которую на Руси без лишней жалости рвали ноздри, но такова жизнь – казакам действительно были необходимы олени для завершения строительства коча и снаряжения в дальнюю дорогу. Мгновенно стадо было забито, оленьи шкуры пошли на корабельные снасти и два больших паруса (основной и запасной), оленье мясо в высушенном виде стало основным провиантом экспедиции, а заботливо сохранённая оленья кровь – хорошим противоцинготным средством. Осталось только навесить на коч, получивший имя «Варлаам Керетский» в честь небесного покровителя беломорских моряков, руль, установить в носовом чердаке (форпике) печку, загрузить на него всё необходимое для дальнего плавания – продовольствие, тёплую одежду, оружие, инструменты и подарки для ясачных людишек – и всё, можно отправляться в плавание. 17 июля 1636 года коч «Варлаам Керетский» наконец-то сошёл со стапеля и отправился в плавание вниз по Лене.

«Варлаам Керетский» лихо шёл вниз по Лене, разрезая носовой коргой встречную волну. Елисей Буза, правивший рулём, был доволен своим судном: несмотря на то, что и он, и его казаки были в судостроении дилетантами (даже братья Кудояровы, хоть и были поморами и ходили на кочах, но их никогда не строили), «Варлаам Керетский» получился на славу – легкий в управлении, манёвренный, вместительный и в то же время достаточно прочный для того, чтобы выдержать океанские штормы и льды. Единственным его недостатком была, пожалуй, его малая скорость, но для Бузы он не имел никакого значения – он никуда не торопился. В то, что отряд Колоса сейчас нуждается в помощи, он не верил, потому что знал, что если от промышленников слишком долго нет ни слуху, ни духу, то это означает только одно из двух – либо промышленники полегли в полном составе, либо хорошо освоились на новом месте и их придётся возвращать на Большую Землю силой, а то, что с Колосом произошёл именно второй вариант, Буза мало сомневался, ведь он слишком хорошо знал его по прежней службе в Енисейске как совсем уж бесшабашного казака, способного выполнить любою поставленную задачу, абсолютно не считаясь при этом с потерями – ни своими, ни чужими. Эта манера Колоса идти по головам выводила из себя Бузу, который, несмотря на свой гремучий характер, всегда старался не махать дубиной там, где можно было применить иголку и вернуть всех своих подчинённых домой в целости и сохранности. К тому же силы Бузе и его отряду предстояло поберечь: путь вниз по Лене и далее по морю к реке Оленёк предстоял не близкий, да и найти её была задачка не из лёгких – из его отряда там ещё никто не был, а слова приказчика Усть-Кутского острога, что Оленёк находится «где-то недалеко к западу от Лены» только запутывали положение, ведь «недалеко» по сибирским меркам могло означать как совсем рядом, так и 50, и 100, и 500 вёрст. Поэтому Елисей и подготовился к походу на Оленёк столь основательно, не забыл ни продовольствие, ни инструменты, даже навигационные премудрости – фудшток, астролюбию, компас-матку и механические часы с собой взял, дабы составлять карты пройденных им земель, но пока коч шёл по относительно известной Лене и хотя пока её берега не были очень-то и населены, но это было только пока: в скором времени русское население берегов Лены должно было вскоре увеличиться, дважды «Варлаам Керетский» чудом избегал столкновения с караванами дощаников, шедшими на север, к новому Якутскому острогу, который только отстраивался после разрушительной осады якутами 4 года назад. Природа Лены тоже то и дело подкидывала землепроходцам сюрприз за сюрпризом: за время плавания по ней казаки Бузы видели и бескрайнюю дикую тайгу, и плодородные остепнённые участки, и диких зверей, без опаски спускавшиеся к воде и глазевших на невиданное диво – гигантскую лодку под парусом, и гигантские косяки рыбы, через которые «Варлаам Керетский» мог пройти только при помощи весёл, но всё ранее увиденное в пути перед казаками Елисея Бузы затмили Ленские столбы – 220-метровые вертикально стоящие гранитные столбы, протянувшиеся на многие километры вдоль левого берега реки. Несмотря на то, что Елисей Буза уже видел и Красноярские столбы на Енисее, и мимо Ленских столбов проплывал уже не раз и не два во время своих походов по якутским землям, он не мог оторвать глаз от них – этого чуда, гигантского каменного леса, с которого на него дул ветер, несущий песок с самой северной в мире песчаной пустыни. Через какие-то 2 дня после прохода у Ленских столбов, где «Варлаам Керетский» чуть было не напоролся на подводную скалу, перед светлыми очами землепроходцев предстала столица этих нетронутых земель Якутский острог (хотя острогом сей крепости осталось быть очень недолго – через какие-то 5 лет, в 1641 году, он будет преобразован в город Якутск). Уже ничего не напоминало о том, что всего 4 года назад Якутский острог выдержал тяжёлую осаду со стороны многотысячной якутской орды (хотя в том, что якуты вообще присутствовали при осаде Якутского острога в 1632 году, ни у кого уверенности не было – уж слишком много в острожных стенах после осады нашли стрел южного, маньчжурского, происхождения). После осады частично разрушенный Якутский острог отстроили заново, он стал ещё больше и лучше. Проплывая мимо Якутска, у многих из отряда Бузы возникло желание пришвартоваться там, походить по его тесовым мостовым, помолиться в его церквах о благополучном странствии, побуянить в его кабаках, но – нельзя, надо было продолжать плыть на север, дабы пройти как можно большое расстояние до ледостава. Прямо за Якутском обстановка изменилась: на берегах почти сразу исчезла густая тайга, её сменили почти голые просторы лесотундры с редкими, порядком потрепанными лиственницами, а на самой реке начала встречаться шуга, а через день Василий Шерстнёв, бывший на «Варлааме Керетском» за вперёдсмотрящего, заметил на реке плавучий лёд. Было заметно, что на Лене начался ледостав, но происходит он крайне неравномерно и если в верховьях и в ноябре можно плавать и плавать, то в нижнем течении Лены уже в сентябре стоит матёрый лёд. Надо было уже подыскивать место для зимовки, но Елисей Буза упорно вёл свой коч вниз по Лене, нигде не задерживаясь, стараясь пройти как можно большее расстояние до моря, но это становилось всё труднее, ведь над холодными водами великой северной реки начал сгущаться туман и с каждым днём он становился всё гуще и гуще, так, что даже острый глаз Шерстнёва не мог теперь разглядеть того, что было всего в нескольких десятках метрах по носу. В один из дней коч «Варлаам Керетский» шёл в самой что ни на есть густой «сметане». Уже которые сутки не смыкавший глаз Елисей Буза кричал Шерстнёву: