Анатолий Музис - Происшествия. Фантастика. Фронтовые и исторические хроники

Я смотрел на ее вечно живую, вечно новую, вечно изменчивую поверхность и почему-то вспоминал древних греков, которые считали воду первоматерией, основой всего существующего.

– Красота какая, – сказал я, обращаясь к Анюте.

Но она вдруг посмотрела на меня как-то странно.

– Ты созерцатель, – сказала она. – А скажи, глядя на эту реку у тебя никогда не появлялось желание переплыть ее?

Она назвала меня «созерцателем» и это слово прозвучало обидно, хотя признаться, сумасшедшего желания переплыть протоку у меня действительно никогда не появлялось. Я не ответил ей.

Тогда она обратилась к Андрею.

– Как ты думаешь, я переплыву протоку?

– Брось, – лениво сказал Андрей. – Такие шутки обычно кончаются плохо.

– А ты переплыл бы? – спросила она его.

– Может быть.

Андрей не смотрел в ее сторону и речь его была нарочито медлительной. Мне всегда казалось, что он считает себя третьим в нашем обществе и поэтому старается держаться несколько обособленно. Но Анюта ему нравилась. Я чувствовал это.

Анюта, между тем, поднялась и подошла к кромке воды. Протока была не широка и как будто без камней, но стремительность течения была здесь не меньше чем в главном русле, ей это было известно также хорошо как и нам.

– Не дури, – все также лениво предупредил ее Андрей.

Я смотрел на нее, по-прежнему уверенный, что она не осуществит своего сумасбродного замысла.

Но Анюта вдруг резко взмахнула руками и кинулась в воду.

Мы с Андреем вскочили, как будто подброшенные землетрясением. Протока имела изгиб выпуклой стороной к нашему берегу. Ее сносило быстро и неудержимо, и хотя Анюта упорно и даже отчаянно старалась пробиться к острову, но никак не могла преодолеть стрежень. Ее проносило мимо и было страшно даже подумать, что произойдет, когда из протоки ее вынесет в порожистое русло.

– «Бежать! Кинуться наперерез! Хотелось толчком помочь ей выбраться из бешенной струи!»

Я не успел еще подумать об этом, как оказалось, что мы с Андреем уже бежим по каменистому берегу, бежим изо всех сил. Надо обогнать ее, иначе никакого смысла кидаться в воду. В воде ее не догонишь.

Но и по берегу догнать ее было не так просто. Огромные валуны загромождали берег. Их надо было обходить, прыгать с одного на другой и еще неведомо что надо было делать, чтобы поспевать за ней, поспевать хотя бы не теряя ее из виду.

Анюта никогда не производила впечатления сильной женщины, а тут посредине протоки ее фигурка казалась особенно маленькой и беспомощной. И вот я все-таки потерял ее из виду.

А когда, задыхаясь от быстрого бега, я вскочил на камень повыше… Анюта уже плыла по ту сторону быстрины. Судорожными взмахами рук, последними усилиями она выгребала к откосу. Еще бы чуть-чуть и ей бы не выбраться.

Но вот она на спасительном берегу, ухватилась за камни, дышит тяжело и глубоко. Потом поднялась и помахала нам рукой, как ни в чем ни бывало.

Андрей кричал ей, чтобы она не смела плыть обратно, чтобы отдохнула пока он сбегает за веревкой и организует переправу. Она кивнула головой в знак согласия и легла на камни. Она лежала на камнях и мне казалось, что она уже мертвая, а я сидел на этом берегу, бессильный ей чем-нибудь помочь, и смотрел на нее, и в сознании моем, как в тесной клетке, безостановочно билось слово: «…созерцатель… созерцатель… созерцатель…».

Вернулся Андрей. Смотав веревку кольцами, он старался забросить ее на другой берег, но как только веревка касалась воды, ее тот час же сносило.

– Не надо, – крикнула Анюта. Она поднялась и прошла к верхней части острова.

Обратно плыть было легче. Та самая струя, которая раньше относила ее от острова, теперь благополучно прибила к нашему берегу. Вскоре Анюта стояла рядом с нами. Андрей, злой и сумрачный, свертывал кольцами мокрую веревку и молчал. А она заглядывала ему в глаза и смеялась.

Чему она смеялась?

Потом, вечером, в палатке, она говорила мне:

– Андрей очень славный, не правда ли?

Мне было не очень приятно слушать подобные высказывания и она видимо почувствовала это. Взяв меня за руку повыше кисти, она сказала как можно ласковей:

– Ну что ты нос повесил. Ведь мы с тобой друзья.

Да, мы были друзьями, но разве настоящие друзья напоминают об этом?

Друзья! Мне всегда казалось, что это слово соединяет меня с ней.

Для меня слово – друг! – синоним любви, синоним чувства, которому нет края, нет предела. А для нее, оказалось, под понятием «друг» подразумевался определенный круг отношений, ограниченный узкими рамками «дружбы»… Какой дружбы? – спрашивал я сам себя. – Разве дружба может быть чем-то ограничена? Разве дружба сама по себе может являться ограничением?

Но ее прикосновение имело удивительную власть надо мной. И я успокоился, поверил ей. Да разве я мог ей не верить?!…»

Глаза мои устали. Неровные строчки сливались в одну. Я отложил дневник и задумался. Темная ночь скрывала трех человек, судьбы которых и характеры вставали передо мной в самом обнаженном, самом откровенном виде. Двое спали сейчас в палатке там, на леднике, третий лежал погребенный снеговой лавиной.

Печальный конец неизвестного мне продолжения. Неужели тот, третий, Антон, не понимал, что происходит? Неужели он не понимал, что настоящая любовь пришла к Анюте только сейчас. Что это вроде прозрения и ничего с ним нельзя поделать.

Мне так хотелось узнать, что же понял Антон, так хотелось, чтобы он понял все правильно и поступил правильно, что несмотря на то, что глаза мои еще не отдохнули, я снова взял дневник.

«…Я не могу ей не верить, – с новой строки писал дальше Антон, – но и не могу уже верить безоговорочно. И если раньше я замечал только то, что могло подтвердить ее любовь ко мне, то теперь стал замечать и то, что отделяет ее от меня. А таких фактов не мало. Однажды она хотела вымыть голову и уже согрела воду, когда подошел Андрей – он уходил разведывать тропу. Она забыла обо всем, кинулась разогревать ему ужин. Он сидел к ней спиной и ел, а она неотрывно смотрела ему в затылок, нежным, ничего кроме него невидящим взглядом. В другой раз я вошел в палатку и увидел, как она поспешно отдернула руку от него, мне показалось, что она перебирала его волосы.

В третий раз она сама подошла ко мне и спросила:

– Скажи, правда, что я веду себя по отношению к Андрею нескромно?

Было по крайней мере нетактично с ее стороны обращаться ко мне с такими сомнениями.

Я спросил:

– Кто тебе это сказал?

Она замялась.

– Неважно…

Тогда я снова спросил ее:

– Ну, а как ты сама оцениваешь свое отношение к Андрею?

– Мне он нравится, – ответила она с запинкой… – Очень нравится.

Потом взглянула прямо мне в глаза и заговорила быстро и даже, я бы сказал, умоляюще: