Дана Арнаутова - Хранитель равновесия. Темные игры

Просто из-под маски балованного мальчишки порой проглядывает такая вымораживающая душу тоска… Вот в этом они тоже с Наргис похожи. Тоска, страх… Страх? Что там говорил джандар? Крови понюхал, вот и ошалел? Болван! Забыл первый выход за грань? Ты три недели просыпался с криками. А Надир ушел туда сам, умирая в ужасе и боли.

Раэн наклонился к подавшемуся навстречу харузцу, просунул между подушкой и его шеей ладонь. Склонился совсем низко, избегая влажного от вина рта, к самому уху. И прошептал, едва не прихватывая мочку губами:

– Саншара не помогает, Надир. И вино тоже. Ничто не помогает, когда страшно по-настоящему. Только ты сам с этим можешь справиться.

– Не могу, – шепнули ему в ответ. – Не могу, веришь? И ничто не помогает, ты прав. Пожалуйста, Арвейд… Ты же маг, целитель… Сделай что-нибудь! Я больше не могу бояться!

Дыхание у него было жарким, словно предгрозовой ветер долетел сюда, в темную прохладу закрытой комнаты. Раэн вдохнул сладкую терпкость вишни, смолисто-травяную горечь саншары и запах горячего возбужденного тела… Проклятье, а ведь ему сейчас не это нужно. Просто не верит, что можно получить необходимое иначе, не расплачиваясь красивым холеным телом за простое человеческое тепло рядом.

– Ты не думай, – торопливо шептали ему в ухо, прижимаясь, гладя плечи и спину ладонями. – Это не саншара. Я бы и без нее пришел. К тебе… Я помню. Все помню. Тебя – и тьму. Так темно! Ты меня звал издалека, потом закрыл собой – и вытащил. Наверх, к свету. Я твои глаза помню, Арвейд! И руки. Запах крови… Не могу забыть! Подожди, не говори ничего… Просто останься. Я потом уйду, обещаю. И даже не напомню никогда! Ни словом, ни взглядом… Не могу так…

Он еще что-то шептал уже совсем неразборчиво, всхлипывая и дрожа. Откровенно и бесстыдно терся бедрами, грудью, лицом, а Раэна обволакивал тяжелый липкий ужас, пробивающийся сквозь горький привкус дурмана саншары. И вместо того, чтобы оттолкнуть или отодвинуться самому, Раэн прижал бьющееся тело еще сильнее, вдавил в подушки, не позволяя дернуться, обнял, закрывая собой.

– Хватит… Ну, хватит, слышишь? Я здесь, я не ухожу. Ну, перестань… Я и так не уйду, обещаю…

Обняв горячие даже сквозь рубашку плечи, пальцы другой руки он запустил в растрепавшиеся влажные волосы Надира, перебирая пряди, поглаживая, и тот медленно обмяк, уткнувшись лицом в плечо целителя. Притих, как пойманная птица замирает в ладони, боясь шевельнуться. За окном громыхнуло совсем близко – и комнату осветила резкая вспышка. Надир очень медленно и осторожно повернул голову, не отстраняясь, а прижимаясь еще сильнее.

– Ты ведь тоже считаешь, что я ни на что не годен? – спросил он вдруг странно спокойным голосом. – Я и сам знаю. Воин из меня, как из жасминовой ветки – клинок. Я крови боюсь, представляешь? Отец и к целителям водил, и к магам… Не помогло. Саблю держать научили, конечно, но как представлю, что вот удар – и кровь…

Он судорожно вздохнул. Помолчав и убедившись, что Раэн не отвечает, продолжил:

– Отец потом смирился. Сказал, что шаху можно служить не оружием, а пером и бумагой. Стал приглашать учителей. Думаешь, я только наряжаться умею да болтать? Я четыре языка знаю, Арвейд. Все своды законов – почти наизусть. Звездный круг, исчисление мер и времени… Торговый кодекс и Родословие… А кому это нужно? Почему я не умер от черной горячки? Лучше бы я умер, а они остались живы!

Он опять всхлипнул яростно и беспомощно, заговорил торопливо:

– Я просил дядю отпустить меня в Харузу. Ну на что я ему? Он меня презирает, считает позором семьи, выродком развратным! А я не могу. Не могу жить, как он хочет. Я не виноват, что таким родился. Другие как-то устраиваются, женятся… Потом в дома удовольствия к юношам бегают… Всем плевать – лишь бы дети были. А я не племенной жеребец! Я не хочу – так!

Раэн, немного сдвинувшись, лег рядом, по-прежнему крепко обнимая Надира. Зарылся лицом в его волосы, слушая горячечную сбивчивую речь.

– Он говорит, что стихи и музыка – все вздор. Что нужно жениться, служить шаху, жить как все. Я сам знаю, что я последний мужчина в семье, но почему он не спросит, чего хочу я? Никогда не спрашивает! Сказал, что в Гюльнаре найдет мне девушку из хорошей семьи. Там никто не знает, что я не мужчина. А что, мужчина – это только тот, кто может залезть на женщину?

Он почти выкрикнул это, и Раэн отстраненно подумал, что надо бы запереть дверь. Войди сейчас кто-нибудь – и ни за что не докажешь… Но Надиру нужно выговориться, и оборвать эту зыбкую, едва возникшую струну доверия, что сейчас протянулась между ними, значит испортить все. И, может быть, погубить ир-Дауда. Как же он изголодался по теплу и нежности, что сейчас жмется слепым щенком и готов отдаться, лишь бы его не бросили, выслушали, побыли рядом. Не уйти, не отодвинуться, не встать на минутку, чтоб прикрыть дверь – и пусть. Главное, что страхом от него веет меньше… Пусть говорит, выплескивая все, что накопилось!

– И знаешь, может, он прав? – с тихой обреченностью продолжал ир-Дауд. – Что толку от моей учености, если любой наемник может убить меня проще, чем яблоко сорвать? Что толку от того, что я могу рассчитать сложный процент на долг или написать стихи? Один удар сабли – и меня не стало! Совсем! И если бы не ты – меня бы не было, Арвейд… Никогда и нигде! Почему так? Почему боги допускают такое? Я трус! Я никак не могу забыть ту ночь. Лучше бы ты меня не спасал…

– Глупости, – спокойно проговорил Раэн, тщательно подбирая слова. – Ты не трус. Ты боялся, но вышел из комнаты, не забился со страху в темный угол. Ты вышел – и встретил беду. Не каждый способен на такое.

– И это тоже от страха. Я… просто не мог сидеть и ждать. А саблю взял, чтоб страшно не было, только толку от нее… Я и ударить не успел. Ни разу… Видел, что меня убьют сейчас, а ударить не смог!

Он опять вздохнул-всхлипнул, чуть отодвинулся и, подняв голову, встретил взгляд Раэна, зашептав:

– Я никому не нужен, понимаешь? Я даже род не могу продолжить… Были бы у меня сыновья, дядя бы оставил меня в покое. Но я же никчемный выродок, ни на что не способный… Все говорят, что это мне следовало родиться девочкой, а Наргис – мальчиком…

Он и вправду заглядывал целителю в глаза беспомощно и по-щенячьи доверчиво, откинувшись на его руку и все равно лежа так близко, что пряди их волос, давно рассыпавшихся у Раэна и выбившихся из короткой, изысканно заплетенной косы у Надира, смешались друг с другом, падая на прижатое к груди Раэна плечо харузца. И никто бы, взглянув мельком, не отличил их от любовников, сплетенных в объятии, так что не стоило строго судить джандара ир-Нами, застывшего на пороге, онемев от негодования. К сожалению, немым он оставался недолго.