Андрей Щупов - Бас, Кулак и Гитара

Открыв глаза, я сразу понял, что мне хорошо, что некто нажал невидимую кнопку, озарив затхлые уголки мироздания теплым светом. Плотная пелена туч, зависших над Бусуманском, спешно рассеивалась, любопытствующее солнце, этот зрачок небесного великана, нашло таки брешь, жарко глянув на землю. И тотчас случилось чудо: над морем, видимым из нашего окна, распахнулась радуга – яркая, огромная, новорожденной спелости. Она казалась материальной и плотной, провоцирующей с разгона взбежать по ее округлой спине до самого верха. Поднявшись, я завороженно приблизился к окну. Посмотреть было на что. Солнце продолжало дробить остатки туч, рассеивая их в прах, обращая в бегство. Мир на глазах расцветал, наполнялся играющими бликами. Спать уже было просто невозможно. Хищным движением, точно прижимая кошачий хвост, я наступил на солнечного зайца. Ничего не вышло, он даже не ворохнулся, легко и просто оказавшись сверху. В этом и таилась загадочная мощь солнца. Сила всех истинных мудрецов – всегда оказываться НАД обстоятельствами, как бы их ни душили и ни прижимали.

Стараясь ступать тихо, я выбрался на крыльцо. Во дворе уже кипела своя особая жизнь. Куры, вздрагивая головами, бродили взад-вперед, что-то бодро склевывали с земли, удовлетворенно кудахтали. Горластые воробьи стремительно пикировали им в лапы, воруя чужое и потому более лакомое. Под кустом колючей ежевики сидела девочка. На коленях она держала пару котят и с прилежностью будущей отличницы учила их мяукать.

– Вы котята, вы должны говорить «мяу». Слышите? Ну говорите же! Мяу, мяу!

Слабые пушистые создания возились, пытаясь вырваться из плена, однако мяукать наотрез отказывались. Зато громко мяукала их мать, с беспокойством описывая круги вокруг девочки. Высоко в небе парил некто хищный, похожий на коршуна. Не двухглавый, а значит, и не слишком российский. Дворовая суета его, по всей видимости, тоже чем-то привлекала. Должно быть, разглядев мать, один из котят издал наконец жалобный писк. Следом за ним радостно взвизгнула девочка.

– Мама! Иди сюда! Я научила их мяукать! Они не умели, а я научила!..

Мне стало совсем хорошо. Словно кто погладил меня по голове, заверив, что все в конце концов обойдется, что и меня в жизни кто-нибудь когда-нибудь научит мяукать.

Я вернулся в комнату. Народ уже проснулся, однако вставать не спешили. Вместо утреннего кофе Леший выдавал очередную сказку. Про русско-японскую войну тысяча девятьсот пятого года, про трагедию «Осляби», перевернувшейся в самом начале боя, о командах кочегаров и артиллеристов, вынужденных вместе с кораблем спускаться в мрачные морские пучины.

– ..В тусклом электрическом свете люди наблюдали, как медленно заполняет пространство вода. Дым чадящих топок, угольная пыль, жара… Те, кто успел задраить переборки, считали секунды, с ужасом наблюдая, как прогибаются под нарастающим давлением металлические стены. Должно быть, и корабля своего они уже не узнавали. Пол, потолок – все поменялось местами. В некоторых отсеках царила полная мгла. Наверное, и паника была страшная. Самая жуткая смерть, если вдуматься. Не от снарядов, не от пожара, а именно такая – растянутая по времени, с осознанием полной своей невозможности что-либо изменить…

Вараксин даже не рассказывал, он словно вспоминал то, что происходило с ним самим, дополняя картины описанием таких мелочей, знать которые он, конечно же, не мог. Оттого и слушали его с напряженным вниманием. Это становилось уже традицией – с утра вместо зарядки исторический экскурс в ту или иную эпоху, вечером – на сон грядущий в качестве колыбельной – какой-нибудь ужасник про революционные репрессии в Одессе, про мучеников столыпинских вагонов, про политические ошибки Колчака. Благодарная публика внимала Лешему, охая и чертыхаясь, вспоминая, должно быть, своих мам и бабушек, потчевавших совсем иными сказками. Сам того не ведая, Леший касался заповедных ностальгических струн, и слушали порой не про барона Врангеля, не про похищенного красными генерала Кутепова, – слушали просто его голос. И я слушал, хотя никто мне и никогда сказок не рассказывал.

Уже три дня мы жили в этом доме и в этой комнате. Три койки и пять человек. Вертепа хозяйке избежать так и не удалось. На второй день она вновь пожаловала в гости и вполне доброжелательно попыталась спровадить нас вон, однако Джон, уже малость отошедший от солнечных ожогов, взял гитару и, подмигнув нам, удалился в хозяйскую половину. Разумеется, хитрюга рассказал доверчивой женщине про тачанку и бедных махновцев, разумеется, спел все самые трогательные песни, какие знал. Невозможное свершилось. Златокудрый агитатор сумел завоевать расположение домовладелицы. Вернувшись, он хозяйственно объявил:

– Вараксину починить флюгер, Билу помогать поливать сад, дамам поддерживать образцовый порядок. Таковы условия капитуляции.

– Интересное дело! Мы чиним и поливаем, а ты?

– Зачем тебе это?

– Как это зачем? Ты думаешь, я полезу на крышу, зная, что ты в это время будешь дрыхнуть где-нибудь на солнышке?

– Глупец! Что можно взять с художника? Разумеется, с меня – концертная программа, ежевечерние две или три песни, – Джон потрепал Вараксина по голове. – Без этого, мой милый, всем вашим усилиям – грош цена. Я не хотел говорить. Из деликатности. Но ты сам настоял…

Увы, крыть нам было нечем. Все так и сделали. Мне пришлось таскать хозяйские ведра с водой, Вараксин, вооружившись инструментом, сползал на крышу и войлоком добрых полтора часа отдраивал жестяного петуха. Поработал он на славу, выпрямив стержень, на котором крепился петух, смазав старенький подшипник. Заблестевшая пичуга ожила, закружившись под ветром с развеселым скрипом.

Впрочем, на повестке дне оставались и иные немаловажные вопросы. Во-первых, Леший продолжал прозябать в одиночестве, а во-вторых, нам не нравилось сидеть на чужих шеях. Когда трое здоровых увальней падают на хвост двум дамам, это крайне неблагородно. А посему в тот же день, не взирая на зудящие спины и не сошедшие синяки, мы прикрылись темными очечками и отправились на добычу валюты. Выйдя на указанную Кешей площадь возле местного кинотеатра, мы выкрутили регуляторы громкости до упора, настроили гитары и ударили по струнам. Концерт вышел разудалой и рекламу нам сделал неплохую. Народу здесь и впрямь оказалось куда больше, да и мы рядом с кустарями, торгующими разными безделушками, смотрелись более естественно, чем на побережье среди бюстгальтеров и плавок. Разумеется, Джон не постеснялся объяснить и причину нашего шпионского вида. На секунду мы одновременно приподняли очки, продемонстрировав героический макияж, а Джон рассказал душераздирающую историю про железнодорожных грабителей, про схватку на крыше вагона, про нынешний наш финансовый вакуум. Публика восприняла объяснение с должным юмором. Денег нам отсыпали прилично, но самое занятное, что среди пятисоток и тысячных неожиданно вновь оказалась двадцатидолларовая купюра.

Читать дальше