Сант Грейт - В плену совести

Если бы мне поведали эту историю пару месяцев назад, наверняка по телу прошлась бы искра, но нынешнее положение адаптировало меня к жизненным феноменам.

Сделав глубокий вдох и откашлявшись тщательно, Соломон приступил к демонстрации сцены избиения младенца:

– Первый удар моментально заставил меня поцеловаться с землей. Едва я начал осознавать происходящее, как Психолог наградил меня последующим градом ударов прямиком в то место, откуда текла кровь. Удар за ударом оглушали меня, и я захлебывался собственной кровью. Единственное, что помню из того дня, были и останутся безумные глаза Генерала. На его лице была ярость, а удары сопровождались чередой ругательств: «Скотина! Отпрыск зверей!» Тот свирепый взгляд был олицетворением жестокости в крайнем ее проявлении. Бессонница. Вот причина, по которой я не могу заснуть. С того вечера я не сумел сомкнуть глаз. Как бы я ни прилагал усилия, и по сей день все бесполезно!

– Мне очень жаль! – искренне выразил я чувства, не сумев найти подходящих слов, после чего добавил: – Ну а что произошло с Гусем? Его освободили?

Взглянув на меня с иронией, Соломон откликнулся:

– А как же. Сейчас почивает на лаврах. Попивает горячий кофеек и живет умеренной жизнью! – усмехнулся Соломон и продолжил: – Хотел бы я так тебе сказать! Но увы, Психолог не только терпеть не может зачинщиков и воров, а также крайне не выносит стукачей. Гусь был заживо похоронен в свинячьем помете в знак милосердия Психолога. А в награду за оказанную им услугу обществу получил эпитафию: «Здесь похоронено дерьмо!» Вот такие у нас пироги, зеленый! – проговорил Соломон и хлопнул меня по плечу.

Помехи радио прорезали тишину, возникшую между мной и Соломоном. Наши взоры молниеносно устремились к входной двери. Это было предвестием того, что на часах промежуток от 4:55 до 4:58. Генерал был смертельно пунктуальным тираном. Ровно в пять часов утра он ежедневно врывался в сарай и самолично приветствовал новый, наступивший, как он выражался, счастливый день. Многие с удовольствием поспорили бы с ним насчет этого. Но увы! Это было бы самоличным хождением по лезвию сабли.

Самым омерзительным в раннем подъеме было убогое радио, которое воспроизводило одну и ту же, записанную Психологом, пленку, приевшиеся строки которой окутывали весь округ:

Один за другим смирившиеся впали в пробуждение. Гул быстро поднялся в сарае. Каждый молился о спокойном дне.

Не успел Вар раскрыть глаза, как принялся интересоваться моим состоянием:

– Ну как ты, старина?

– Можно сказать, в порядке. Однако я не имею понятия, что меня ожидает впереди. Всю ночь я не сомкнул глаз. Соломон разделил мою участь, рассказывая невероятные повести о доблестях генерала, – высказался я, с любопытством уточняя: – А ты знал, что у Соломона бессонница?

– Я слыхал, что он не дружит с головой. Но я даже не представлял, что он заботливо караулит нас по ночам, – игриво вымолвил Вар, почесывая затылок, как в большинстве случаев делают люди, удивленные неожиданными вестями.

До прихода Психолога, по нашим грубым расчетам, оставалось порядка 50 секунд. Все были в суматохе из-за утренних ритуалов. Кто-то прихорашивался, невзирая на бесполезность этого занятия, кто-то затягивал спину обмотками лохмотьев, так как у большей части пленных боль в спине была первым свидетельством скверного проживания. Пара чудиков, собравшись в угол, впадали в истерику, осуждая и порицая себя за то, что так малозначительно ценили жизнь, а точнее, относились к ней беспечно.

– Гав, гав! – прозвучал рев собак.

Дверь распахнулась наискось, проливая утренний свет в середину темного сарая. Незамедлительно за светом, с сияющей до белизны миной, ворвался Генерал.

– Доброе утро! – поприветствовал свойственным ему спокойным и хриплым тоном Психолог, вслед добавляя: – Мусор!

Без колебаний любой из нас с неописуемой щедростью подарил бы ему пару плевков прямо в его уродливую, наполненную надменностью и величием, физиономию. Однако окружавшая его гвардия, превышающая нас количеством и вооружением, подавляла одним своим видом и готовностью пустить в бой мушкеты наше желание.

– Время восхитительного завтрака! Вам нужны силы, чтобы беспрекословно выполнять мои поручения, – вывалил Генерал, примостившись возле входа в сарай.

Солдаты стрелой ворвались и окружили смирившихся. Через ворота сарая вереницей начали продвигаться заключенные, получая от Психолога подбадривающие кивки, с полной лукавства улыбкой.

– Товарищ Генерал? – воскликнул коренастый вояка, приблизившись ко мне и пребывая в недоумении. – А что с этим делать?

Состояние мое производило положительный оттенок, однако изодранная спина отказывалась всячески сделать лишнее движение.

Мелкими шагами Генерал приблизился к моему ложу. Расправив к небу руки, он проговорил во весь сарай, словно находился в пресловутом театре, который приехали посмотреть люди со всех частей света.

– Так это же наш висельник! А я-то пребывал в упоении, что ты уже того, скончался. Не суть! – произнес трепетно Генерал, вслед прильнув вновь к моему уху, добавил: – У меня грандиозные планы на твой счет! Так что и не думай о смерти и набирайся необходимых тебе сил!

Генерал выпрямился, расправил плечи, сложил руки за спину и приказал оставить одного человека присматривать за мной и не предоставлять мне еды до вечера, подкрепляя доводы словами: «Кто не трудится, тот не ест!» Психолог отправился в свое «путешествие», напевая себе что-то под нос. А я остался наедине с тем самым солдатом, который первым обратился к Генералу. Ворота захлопнулись. Тьма окутала помещение, ну а снаружи бесперебойно прокручивалась все та же мелодия унижения и оскорбления человеческого существа:

Топот лошадей, крики гвардейцев и маршировочные шаги смирившихся предвещали о наступлении в поход. Больше всего меня интересовала судьба Вара, который, невзирая на закаленность и силу духа, оставался отшельником в этой сваре волков. Проводив товарищей в путь, конвой, а точнее, мой личный ангел-хранитель, воротился, облегченно вздыхая. Как я уже упоминал, это был коренастый, широкоплечий солдат, старше меня на восемь – девять лет. Светло-карие глаза и крючковатый нос раскрывали его особенность лица. Армейская прическа, положение его тушки в пространстве и невербальный язык тела делали его довольно яростным на первый взгляд. Но несмотря на все эти качества суровости, как покажет будущее, это был человек живущий по голосу совести.