Вилма Яковлева - Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2

Несколько минут он постоял на лестничной площадке, вдыхая пыльную тишину. Потом быстро взбежал по лестнице на последний этаж и открыл дверь своей квартиры.

Это была однокомнатная квартира под самой крышей, плохо прогреваемая центральным отоплением, поэтому в углу стояла небольшая железная печка с трубой, воткнутой в старый дымоход.

Не снимая ботинок и пальто, он прошел на кухню и бросил на стол коричневый пакет. Из него вывалились курица гриль, пакетики с кетчупом, куски ржаного хлеба и бутылка водки.

Из кухни двери вели в единственную комнату. Темно-зеленая тахта, накрытая старым клетчатым одеялом, стол, придвинутый к стене, стул, недопитая бутылка виски и батарея винных бутылок на журнальным столике, кресло в форме ракушки, прижившееся в квартире еще в 60-х, пепельница на подоконнике с двумя смятыми окурками, книги на полу возле шкафа вперемешку с одеждой и скомканными простынями. Все было покрыто толстым слоем пыли.

Из окна открывался вид на серые крыши, царство водосточных труб и телевизионных антенн.

Первым делом Виктор разжег огонь в печке. Потом разгрузил кресло от книг и уселся с едой возле телевизора.

На Первом канале вещал Горбачев, пародируя ленинские надежды на торжество идей коммунизма. На Втором несколько молодых парней ерничали обо всем, что приходило им в голову. Потом пошли картинки. Ликующие толпы, листовки, летящие на мостовую, народные трибуны, похожие на городских сумасшедших. Время от времени камера выхватывала из толпы тупо-восторженные лица.

От огня шло тепло. Вкус виски за три года практически не изменился, а недопитое вино пахнуло уксусом. Поев, он выключил телевизор и вылил содержимое винных бутылок в раковину.

На журнальном столике лежала груда нераспечатанных писем. Первым он распечатал письмо Ильи, лежавшее на самом верху.

Привет из Баку! Сижу в казарме и читаю подобранную днем листовку с современным азербайджанским фольклором: «Русские – в Рязань, татары – в Казань, армяне – в Ереван, евреи – в Биробиджан! Цвети родной Азербайджан!»… В прошлом году я писал тебе о событиях в Тбилиси. Думаю, что здесь заваривается еще круче.

В город стекаются еразы – беженцы из Нагорного Карабаха. Из них формируют боевые дружины и натравливают на армян и русских, на единоверцев-лезгинов и даже на бакинскую интеллигенцию. Один русский, спасая сою жизнь, простоял в метро на коленях всю ночь. В том метро, которое он сам и строил. Потом, правда, его отпустили, дав пинок под зад. Повезло парню. Через месяц здесь начнется настоящая бойня, если что-то не произойдет. А что, собственно, тут может произойти, кроме бойни? Ничего.

Еразы селятся в зачищенные от армян квартиры, и знаешь, что они в первую очередь делают? Взламывают паркет, насыпают землю и сажают зелень. Они же крестьяне. В городе им нечего делать.

Граница взломана, и у боевиков полно оружия. А нам запрещено стрелять. В расположение части приходят русские и армяне, просят оружия, чтобы защитить свои семьи. А мы не даем.

Ты знаешь, я симпатизировал армянам и помогал им создавать карабахскую армию. Теперь вот плачу по счетам.

В Карабахе я познакомился с английской журналисткой. Ну и баба, скажу тебе! Моталась по всем фронтам. Я влюбился в нее с первого взгляда. Но она исчезла так же внезапно, как появилась. Потом, правда, прислала свой журнал. На его обложке была моя фотография. И подпись: «русский Рэмбо».

Два дня назад Виктор узнал, что Илья погиб. Он вынул из ящика стола фотографию, где они оба были сфотографированы после окончания училища, и долго на нее смотрел.

Следующее письмо было от Володи.

Привет из застенков! Как говорится, от сумы и от тюрьмы… А дело было так.

У Дома правительства в Кабарде собралась толпа, чтобы поорать за самостийность. Мордатые активисты, наколотая молодежь, экзальтированные женщины. Ну и жидкая линия заслона – бледные от испуга, прыщавые русские мальчишки, в огромных касках на тощих шеях.

Я был от спецназа и внимательно следил за толпой. Две женщины вдруг стали медленно оседать на землю. Те, кто стоял рядом, отчаянно закричали. Я бросился вперед и кончиками пальцев достал человека, прятавшего что-то в кармане штанов. Потом, перебирая пальцами, забрал ворот его одежды в кулак и повалил на землю. В кармане был нож. Люди все поняли и расступились. Кто-то стал оттаскивать раненых женщин. Держа обмякшее тело провокатора за шиворот, я потащил его к линии оцепления. Но тут из Дома правительства полетели шашки с «черемухой». Бойцы заслона сняли каски и принялись надевать противогазы. Они все делали так, как их учили. И в этот момент какие-то люди бросились на солдат и стали бить их железными прутьями по незащищенным бритым головам. Цепь распалась. Я увидел, как один из нападавших бьет молоденького солдата ножом, пытаясь просунуть клинок под бронежилет. Я выхватил из-за пазухи пистолет и выстрелил, не целясь, на удачу, и, конечно же, попал.

Потом я снова попал. На этот раз под следствие. Оказывается, я не имел права стрелять. Если ты читаешь мое письмо, значит, ты в России. Помоги выбраться.

Третье письмо было от Егора.

… Нас вывели из Германии и бросили на снег в Закарпатье. Живу в палатке. Ощущение надвигающейся катастрофы… Речь не о Германии, и не о союзных республиках, рвущихся на волю. Что-то неладно в самой России… Я вспомнил уход из Афгана, когда нас после торжественной встречи на границе, словно преступников, согнали на специальные площадки, оцепленные автоматчиками, расформировали, разогнали по дальним гарнизонам. Лучшие боевые части. Теперь я понимаю – почему… Сейчас все, буквально каждая мелочь работает на развал Союза. Следующая остановка – Россия.

Хотя, что я ною. У каждого поколения своя война.

За окнами началась какая-то возня. Возле расстрелянной машины суетились люди. Стоял милицейский газик, сверкая голубой мигалкой.

Как и Штирлиц, Виктор считал 23 февраля своим праздником. Надо было его как-то отметить. Он накинул пальто, сбежал вниз по лестнице во двор и вышел на улицу.

Его опять поразил вид города. Из-за неубранного мокрого снега все кругом напоминало холодное зимнее болото. Казалось, небо висит на верхушках деревьев.

Возле автобусной остановки торчал наскоро сбитый из досок киоск. На полках были разложены сигареты, пиво, водка, леденцы в развес и бумажные пакеты, из которых торчали толстые серые макароны.

На стенке киоска ветер лениво трепал грубо приклеенное объявление: «Свидетелей перестрелки 19 февраля сего года с применением гранатомета на перекрестке улиц Герцена и Гоголя просим обратиться в районное отделение милиции» .