Геннадий Денисов - Полевой дневник

Остановившись отдохнуть, «перевести дыхание», я снял солнцезащитные очки для того, чтобы протереть их от пота, который заливал глаза. Без очков нельзя – через десять минут «поймаешь зайчиков» и ослепнешь! Оглядевшись по сторонам, обратил внимание, что на правой террасе темнеет на снегу какая-то полоса. Странно, что в очках ее не видно. Подойдя поближе, понял, что это след животного – оленя или лося. Пересекая долину метрах в двухстах впереди меня, след выходил на террасу. Судя по характеру следа животное бежало практически по прямой. Когда оно пасется – то и след другой: виляет, петляет, на месте топчется у кустиков тальника, а здесь явно было напугано и от кого-то убегало.

Я подошел к следу в том месте где животина подымалась на террасу. Это след сохатого – утюжки копыт четко отпечатались в глубоком влажном снегу. Судя по размеру следа – зверь крупный. Рядом со следом, пропитав снег, расплылись бледно-красные пятна.

Теперь все становилось понятным: звук который мы услышали в обед – это выстрел. Стреляли от устья вверх по долине, поэтому мы его и услышали. Стреляли из карабина, звук выстрела из ружья, а тем более мелкашки, вряд ли услышишь на таком расстоянии. Карабины есть у оленеводов и промысловых охотников. Охотник по любому бы пошел за добычей, а в долине других следов нет. Хотя может он пошел по террасе, но там снега много, да и идти по лесу не удобно. Странно все это!

Я снял лыжи и пошел за сохатым. Действительно, по террасе идти было тяжело, снега много – это еще полбеды, под снегом то ямы, то ветки – больше ползешь на четвереньках, чем идешь. На влажные валенки налипает снег. Свитер и куртку опять пришлось одеть. Лось уже не бежал, шел. Красных капель на снегу становилось все больше. Здесь он остановился, видимо прислушивался, есть ли за ним погоня, а может просто уже обессилел. Если так, то осталось не далеко. Метров через триста я его увидел. Сохатый лежал на боку в неглубокой ложбинке. Сняв ружье, я поменял дробь на картечь. Услышав щелчок закрывшегося ружья лось поднял голову, посмотрел на меня и попытался встать. Под тем боком, на котором он лежал весь снег был пропитан кровью. Ну, что зверя мучить? Я поднял ствол и выстрелил в шею.

Разделывать тушу не стал, да один бы и не смог, сохатый огромный, ни перевернуть его ни, тем более поднять. Только кишки выпустил, что бы не завонялись, кровь слил да сердце с печенью и почками достал. Пока возился с тушей, ожидал, может охотник подойдет, услышав выстрел. Но нет, так ни кто и не появился, хотя из двенадцатого калибра выстрел далеко слышно, ну уж на устье точно слышно, всего-то около километра.

Солнце уже клонилось к закату, когда я вытащил рюкзак с охотничьими трофеями на русло, где оставил лыжи. И хоть время поджимало, к устью Сули-Дюна я решил сбегать, посмотреть, кто же все таки стрелял?

Выйдя на русло Хунхады, которое огибая устьевую часть Сули-Дюна прижималось к обрывистому левому склону, я увидел четкий след двух оленьих упряжек с нартами.

Сзади к нартам были привязаны еще по паре оленей, их следы шли поверх нартового следа. Судя по следам, первая упряжка остановилась – рядом со следом полозьев человеческие следы. Но охотник от нарты даже не отошел, а вот олени потоптались, наверное, шарахнулись от выстрела. Да вот и две карабинные гильзы – 7,62, – это СКС. Такие только у оленеводов. Вторая упряжка даже не остановилась.

Теперь стало все понятно – оленеводы, из стада стоящего в верховьях Хунхады, ездили в Тополиное, скорее всего за продуктами, нарты груженные, это видно по глубокому следу от полозьев. На обратном пути, тот кто ехал в первой нарте увидел лося объедавшего молодые побеги тальника, остановился и пару раз пальнул. Раненный лось побежал вверх по долине, гнаться за ним никто не собирался. Да если бы он и на месте упал, все равно мясо девать было некуда – нарты-то груженные. Ну, печень, сердце, язык может бы и забрали. А может и нет…

Яркий солнечный день сменился сумерками. По раскисшему снегу на лыжах идти уже было не возможно, и я их оставил перед наледью, воткнув вертикально в снег. Валенки пропитались насквозь и были облеплены мокрым снегом, впечатление такое будто к каждой ноге привязана пудовая гиря. Пока перешел наледь – полностью стемнело. Двигался я со скоростью примерно один километр в час. Начало подмораживать. Пропитанная потом куртка на морозе «взялась колом» и хрустела при каждом движении. Силы были на исходе, и я начал считать шаги – пройдя сто шагов падал на колени, отдыхал, опираясь на ружье вставал и тащился дальше. Сколько времени иду я уже не понимал, хотелось только одного – лечь отдохнуть. Впереди был еще один ориентир – оставленная телогрейка, вот дойду до нее, одену и – отдохну.

Взошедшая луна посеребрила долину. Черное пятно телогрейки на снегу увидел из далека, но дойти до нее никак не мог. Делать по сто шагов уже не хватало сил, шел сколько мог и валился на колени. К телогрейке подполз на четвереньках. Ног и рук не чувствовал, кое-как содрал с себя рюкзак, примерзший к куртке. Извалявшись в снегу, еле вставил руки в рукава теплой куртки, но застегнуть пуговицы не смог – пальцы одеревенели и не слушались совершенно. «Одевшись», пытался встать на ноги, но не получалось – колени подламывались и я падал лицом в жесткий подмерзший снег. Вдруг, совсем недалеко услышал негромкий крик – «Э-э-эй!». Я узнал голос Марата Сунчелеева, нашего молодого геолога. Он хоть и был рядом, но в темноте никак не мог понять, кто барахтается в снегу – человек или зверь, поэтому боялся подходить. Мужики, оказывается, уже несколько раз ходили меня встречать, и костер жгли и кричали, и из ракетницы стреляли. В общем, вовремя они всполошились, не знаю как бы добрался до базы без их помощи.

На удивление я ни чего не отморозил, только сильно устал. Впредь наука рассчитывать свои силы, особенно в начале сезона. Проспал почти сутки. Проснулся от рева вертолета, который садился на речку напротив базы. Бортом привезли горючку, снаряжение и овес. Мы накормили вертолетчиков жаренным свежим мясом, вызвав не поддельные восторги нашими охотничьими способностями. Этим рейсом Марат улетел в Хандыгу, а я остался достраивать базу. Весновка продолжалась.

Карабин был 1943-го года выпуска. Видимо, во время Великой Отечественной войны, именно с этого года наша армия начала массово снабжаться автоматическим оружием, а карабины отправлялись в резерв, куда-нибудь на армейские склады. Потом многие годы он пролежал на хранении в смазке, а теперь уже изрядно потрепанный, лежит у меня на коленях. Я сижу на нарах у себя в «балке», на базе полевой геологической партии, в трехстах километрах от ближайшего населенного пункта и рассматриваю свое «новое» штатное оружие. Конечно, я далеко не первый хозяин этого «ствола». Обшарпанный приклад, ствол с многочисленными царапинами, слегка подогнутая «мушка» прицела свидетельствуют о том, что он уже не первый год ходит «в поле». Предыдущий «хозяин» этого кавалерийского карабина, геолог с многолетним стажем, уволился и уехал «на материк» зимой, а я даже не успел расспросить его о достоинствах и недостатках оружия. Но, судя по уважительным рассказам коллег, мужик числился в категории «добытчиков».