Анна Тищенко - Цена волшебства. Серия «Волшебные приключения в мире финансов». Книга 2

Их было двадцать. Четырнадцать мужчин и шесть женщин. У каждого на груди литера, соответствующая его специальности. «Л» – литейщик, «С» – сборщик, и так далее. Но возникло и кое-что еще. Клаус с изумлением заметил тонкие гравировки там, где люди обычно носят бейджи. Имена. У них появились имена! А еще у девушек теперь были разные прически, и Клаус заметил, как грузчик, которого теперь звали Билл, поддержал под руку мастера по росписи, белокурую Розу, когда она оступилась. А она коснулась губами его щеки. И Клаус мысленно себе поклялся, что больше никогда, никогда не уложит их на долгие месяцы в эти деревянные гробы просто потому, что сейчас ему не нужны их услуги.

А сейчас он ходил по цеху и отдавал распоряжения. Да, они запускают производство на четыре месяца раньше. Потому, что объем этого производства здорово увеличится. И скоро с конвейера сойдут неживые игрушки, понятные и привычные людям Большого мира. Латунный фокусник будет извлекать кролика из шляпы, только если нажать большую красную кнопку, шелковые цветы навсегда застынут в горшке (инкрустированном мозаикой) и не будут медленно раскрывать сонные головки навстречу утреннему солнцу. Все волшебство надо загнать в клетку, объяснить, и, на худой конец, уничтожить. В Большом мире не любят волшебства, как не любят все, не снабженное описанием состава и срока годности.

Но сейчас ожившая после долгого бездействия конвейерная лента несла, как река, игрушечных лепреконов. Вроде бы простая копилка, вот только положи в горшочек десять золотых и найдешь наутро в дополнении к ним медную монетку. Пустяк, конечно, но приятный! А еще человечек в зеленой шляпе может совершить нехитрую починку обуви, надо только оставить на ночь рядом пострадавшие туфли и кружечку эля. Лепреконы доезжали до конца ленты, и там их подхватывал механический нетопырь Плавно взмахивая крыльями из воловьей кожи, он поднимал игрушки этажом выше, в цех, где их расписывали. Там, неутомимые механические рабочие с помощью кистей и красок покрывали мертвенно бледную кожу загаром, штаны и курточка получали все оттенки молодой травы, а башмаки теперь казались кожаными. Затем упаковка – яркая картонная коробка и шелковая лента каждый раз нового цвета. Клаус любил цех росписи больше остальных. Именно тут вещи словно оживали, получая душу. Чешуя русалок начинала переливаться перламутром, игрушечные хамелеоны покрывались краской, позволявшей менять цвет, загорались кармином губы кукол, а их щеки расцветали нежным румянцем.

Литейщик Роджер по-мальчишески озорно улыбнулся Клаусу и с силой нажал рычаг доменной печи. Взревело пламя, взметнулся сноп золоченых искр, и горячий воздух с гулом устремился в жерло трубы. Медленно нагревался остывший камень, но прошло несколько минут, и от невыносимого жара он стал прозрачно розовым. Раздавшийся грохот сверху значил, что посыпалась шихта. И скоро из пасти печи хлестнет тугая струя расплавленного металла. Рев пламени, перестук формовочных молоточков, шипение стали, льющейся в формы. А еще легкие шаги, разговоры и смех. Безмолвный, сонный завод Айронволла ожил.

– Люси, нет!

Ланселот рванулся вперед, ударился грудью о подоконник и сам едва не выпал из окна. Но успел схватить фею за тонкую щиколотку. Она яростно забила крылышками, но куда там! Ланселот без усилий втащил ее в комнату, будто детскую куклу.

– Глупенькая, он же тебя увидит!

И действительно, не прошло и минуты, как мимо окна пронесся со своим всадником Рудольф и полетел на север, где в лунном свете поблескивали стены Айронволла. Ланселот посадил фею на кровать под тяжелым балдахином. Тщательно выглаженное покрывало пахло жасмином, Брауни ежедневно убирали эту спальню для гостей, хотя ею много лет никто не пользовался.

– Хотя я решительно не понимаю, почему ты так боишься, что Клаус узнает. Он ведь твой начальник, а не…

– Ах, он такой ханжа и зануда! – Люси обняла руками колени. – Во-первых, мы с тобой вместе работаем. Во-вторых…

Тут она выпрямилась, откашлялась и, удивительно точно копируя холодное удивление в голосе своего босса, процедила:

– Девушка в гостях у одинокого мужчины! Вечером! Немыслимо!

Ланселот улыбнулся. А Люси продолжала ворчать.

– Можно подумать, его воспитывали лет двести назад. Когда еще дамы носили корсеты и падали в обморок при слове «штаны». Вообще не понимаю, как ему удалось жениться на Молли. Зато понимаю, почему у них до сих пор нет детей.

– Но ведь его правда воспитывали двести лет назад! Ему же 356 лет сейчас. Конечно, фактически для него это молодость, но… Словом, корсеты и все такое.

Открыв ротик, Люси с минуту обдумывала услышанное. И тут по комнате прокатился густой бой старых напольных часов. Оба вздрогнули, как застигнутые за шалостью дети.

– Наверное, уже поздно, и мне действительно пора, – неловко пробормотала Люси, поднимаясь.

– Увы, неожиданное появление твоего босса несколько расстроило наши планы, – улыбнулся Ланселот. – Но сейчас мы спустимся поужинать. А еще у меня для тебя сюрприз. Ты говорила, что из всех комнат замка тебе больше всего нравится Дубовый зал?

Ланселот действительно как-то задал этот вопрос, и Люси выбрала Дубовый зал, где он имел обыкновение играть по вечерам на скрипке. Первое время, после той страшной ночи в Айронволле, она просто бывала в замке каждый день, задерживаясь все дольше. Так началась эта странная дружба двух таких разных и очень одиноких людей.

Заинтригованная, Люси отправилась в Дубовый зал и обнаружила там очень красивый миниатюрный дом, вырезанный из розоватого дерева. Покрытые резьбой стены нежно пахли сандалом, внутри обнаружилась мебель из эбонита, туалетные принадлежности из слоновой кости, на постели – покрывало из кротовой шкурки. Сколько же времени у Ланселота ушло, чтобы сделать все это?

Растерянная, растроганная, она искала Ланселота, еще не решив – просить объяснений или просто поблагодарить? Нашла его в Зеленом зале, у той самой картины. На большом полотне девушка, одетая в платье из лепестков алого тюльпана, смотрела в глаза мужчины, сидевшего в кресле. Он держал в руках бокал с дымящейся зеленоватой жидкостью, в которой неясные тени складывались в изображение льва, глотающего солнце. Древнейший символ творения, тайный знак алхимиков, обозначавший философский камень. Но еще молодой Ланселот на картине забыл пригубить бессмертие из своего бокала. Он не мог оторвать взгляд от девушки, чье платье превращалось в пламя. Люси впервые задумалась – эта картина была написана после гибели Лили Ливингстон или художник предугадал страшную судьбу невесты Ланселота?

Он отвернулся от картины, отошел от того самого камина, что был на ней изображен, и стал у окна. Люси не сразу решилась заговорить.