Владимир Маталасов - Гипербола жития. Авантюрно-приключенческий роман-фэнтези

– А вот ещё гости наши иностранные: Сунь Ся-ка, По Чём-пень, Ху Вон-там. Кто они?

– Сейчас, сейчас, погоди. – Иван Абрамыч на какое-то мгновение задумался. – Первый – Алямс Дармоедов, второй – Кика Дубадал, и третий – Микки Альпеншток. Кика с Микой, помнится, были закадычными друзьями.

– Да они и сейчас таковыми являются, – поспешил заверить Монблан Аристархович.

– А ещё из иностранных гостей признал Фросю Огнеупорную в роли Джуди Балерини из Палермо – дочери солнечной Италии. Потом – Петардо Хуан Бернардович из Бразилии. Так это Пантелеймон Вертихвостов. Припоминаю его любимые изречения: «Мама родила меня как человека, папа – как мужчину», или «Прошу оставить меня один на один с унитазом!».

– А каков Сусалий Пирамидонович Хэрвамвбок, а? Каков, я вас спрашиваю?

– Да-а, Мухобойников Тарантул Силыч был неподражаем в своей роли, – согласился Иван Абрамыч. – Помнится, на поминках тёщи, заливаясь слезами крокодила Гены, он говорил: «Как человека мне её жалко, как тёщу – нет!». Послушай, старина. А кто та жгучая, знойная, прекрасная креолка Гуля Пых-Мотузовская, что кофе подносила нам с Манюней?

– Не догадался?

– Не-э!

– «Ах, у меня в голове такая поэтическая проза!» – продекламировал Монблан Аристархович. – Ну что, вспомнил?

– Неужели Виолетта Недевушкина?! – изумлению Ивана Абрамыча не было предела. – В это невозможно поверить, потому что этого не может быть! Сколько же ей лет?

– Намедни шестьдесят девять стукнуло.

– Но тогда что означает то молодое, упругое тело, та свежесть и миловидность лица, вся та нагая прелесть одеяния Евы? Почти в семьдесят-то лет! Уму непостижимо! Голос – пение соловья, движение – порхание бабочки… Невероятно!

– Ну, ладно. А двоюродные братья Бжепшицкий и Пшибжецкий?

– Это наши вечные статисты Вездеходов и Бегемотов.

– Так, хорошо. А «Кто не с нми, посторонись на обочину истории!», – напомнил о чём-то хозяин.

– Так ведь это Бердун-Затюковский, его слова. Роль Шалдыбурдыка семнадцатого ему удалась на славу. А вот гендиректор Витольд Арнольдович Мюдак это кто?

– Кто, кто… дед пыхто. Филимон Шпендрик. Не гоже забывать старых приятелей. Может ты скажешь, что не узнал и Чибис-Табуретуина, Исидора Сысоевича?

– А кто у нас, когда бывал «подшафе», говаривал «Скажи мне кто твоя жена, и я скажу кто ты», а? Вот так-то вот. Евстигней Запорожец-Задунайский так говаривал. Значит это он и был в роли Чибиса…

Долго ещё перебирали в своей памяти, пофамильно и поимённо, всех бывших, из актёров и обслуживающего персонала. Вспоминали старые, добрые и не очень добрые времена.

– И вот у меня мысль одна в голове засела, – решил поделиться своими соображениями Кочергин-Бомбзловский. – А задумал я, понимаешь ли, театр, особенный театр – «Театр вечного актёра» создать, из представителей старшего поколения, исключительно лишь из старейшин сценического искусства. Пусть живут, радуются, страдают, любят, ненавидят – чёрт бы меня подрал, – самоутверждаются, подают пример остальным, как надобно жизнь до конца дней своих достойно прожить.

Беседа уже давно перевалила за полночь, а старые друзья всё никак не могли наговориться.

– В наше время, дабы что-нибудь создать, требуются капиталовложения, и не малые. А это, тем более, театр. Эк, на что замахнулся! – в мягкой форме постарался высказать свои сомнения Иван Абрамович Бабэльмандебский.

– Вот как раз по этому поводу я и отряжаюсь в загранкомандировку. Думаю на полгодика, не больше, а там уж как получится. По возвращении, для начала, арендую подходящее помещение для театра – таковое у меня уже есть на примете, – соберу труппу всех «бывших» – отверженных и оскорблённых, и, первым делом, чеховскую «Чайку». Параллельно буду возводить новое здание театра. В общем, задумки большие…

Кстати, давно уже пора трубить отход ко сну – как говорится: «Иди, друг, труба зовёт, мать твою в шпангоут!», – а я вас тут всё байками да словесами кормлю. Вон и товарищ твой… – возникла непредвиденная заминка.

– Чубчик, Манюня, – подсказал Иван Абрамыч..

– Манюня… Это что, имя такое?

– Меня в детстве так называли, – пояснил Чубчик.

– А по-всамделишному, и по батюшке тоже?

– Мануил Сафронович Чубчик.

– Странная и, главное, редкая фамилия, – возвёл брови к потолку Монблан Аристархович. – Ну да ладно. Вот я и говорю: у обоих вас глаза на грани замыкания, в особенности у Мануила Сафроныча. Отдаю должное его выдержке: слушает. Молчит, не перебивает. Редкое качество в наше время, особенно у молодёжи. Сейчас вы, как я понимаю, переживаете тяжкие времена, а я буду отсутствовать полгода. Вот вам на первое время воспомоществование. – Кочергин-Бомбзловский вынул из внутреннего кармана пиджака, видимо, заранее подготовленные деньги в виде двух пачек и протянул Ивану Абрамычу. – Здесь ровно пятьдесят тысяч рублей, можешь не считать.

– Последней бы свиньёй я был, если б стал считать. А во-вторых, Монбланушка, побойся Бога: я тебе никогда не смогу вернуть такую сумму. – Говоря это. Иван Абрамыч дрожащей рукой вытирал от волнения выступивший на лбу пот. Я таких денег, за один раз, сроду не видывал. Ты что? Хочешь сделать меня вечным должником?

– Бери, бери Абрамыч, не переживай, – попытался он успокоить гостя. – Это безвозмездно, в знак нашей с тобой старой дружбы. Я и расписки-то с тебя никакой не возьму. Ведь ты со своим другом на сегодняшний день испытываешь не лучшие времена. Не так ли?

– Да как тебе сказать, – замялся Иван Абрамыч, пытаясь не потерять своего лица и достоинства. – Не всегда…

– Ладно, ладно, – не дал договорить ему Монблан Аристархович. – Верю, но лишние деньги не помешают. Считай, что я тебе их дарю. Бери, сделай милость, – и он силой сунул в трясущиеся руки друга пачки банкнот.

– Ты вот уезжаешь, а когда же я тебе отдам те пятьсот, что занял намедни?

– А ты и не отдавай. Считай, что ты у меня их и не занимал. Ну, хватит о деньгах. Сейчас лето. Город, пыль, разные там выхлопные газы, шум-гам. Отсюда вытекает мой вам совет: поезжайте-ка в деревню, на вольные хлеба, ближе к патриархальному быту, простому люду, слейтесь с природой. Покой, тишь, свежий воздух – благодать неземная. Даю координаты: деревня Зелёнкино, что в сорока километрах отсюда – надо ехать электричкой, – хутор Фёклы Авдотьевны Загогульки, моей родной тётки. Ей сто два года. Угнаться за ней можно, но – трудно. Она ещё отлично плавает и ныряет. Вёдра на коромыслах – так это для неё раз плюнуть. Там ещё в полуверсте от её избы – между ней и деревней, – церковка деревянная стоит рядом с погостом. Я ей записочку вместе с вами отправлю. Гостите хоть до конца лета, а понравится, так и дольше…

Уснули с первыми петухами.