Олег Денисов - Феномен зяблика

Но с одним пунктом Летуновского марихуанщика я был категорически не согласен. Я всегда считал, что ВСЕГДА можно начать ВСЁ с начала. Хотя бы в теории. И, если вдруг не получилось, это не доказывает, что нельзя.

И никаких воспоминаний! Нельзя жить, питаясь воспоминаниями, пусть даже такими вкусными. Только вперед, создавая новые приятные воспоминания сегодня, завтра и на следующей неделе.

При этом, никого не предавая, и всех любя. Вот только мы не можем ручаться за себя, пока не пройдем через это.

Обойдя входные ворота лесом, как научил старик, я снова вышел на дорогу. Мне показалось, что я ее даже узнаю, когда она вывела меня к огромной поляне, или пустоши. По краям ее возвышались огромные сосны. Дорога шла посередине и ныряла в стену леса напротив. Я подсчитал – первый и единственный раз проходил я по этой дороге 26 или 27 лет назад. За это время поля зарастают березовым лесом, и в таком лесу уже растут грибы. Но то поля. Лесные поляны с их мощным травяным покровом, видимо активно сопротивляются появлению древесных ростков. Пригреешь такого, а потом тебе карачун, как выразился бы старик Хуан. Да и берез поблизости не видать. А сосновые леса, как я прочитал еще в студенческие годы, потеряли способность к самовосстановлению – их можно восстанавливать только искусственными посадками. Однако на своем садовом участке, выкапывая молоденькие сосенки, выросшие у забора, с целью пересадить, я обнаружил, что они не самостоятельные деревья, выросшие из семечка, а отводки огромных сосен, растущих по ту сторону забора. Мне очень хотелось посмотреть, есть ли подобная молодая поросль по краям поляны. Но предчувствие погони заставило меня суетно пересечь открытое пространство и углубиться в лес.

Огромные сосны, подметающие небо, смели и мою поспешность. Но не придали мне уверенности. Глядя на них, я понимал, что нет никакой разницы, сколько им сейчас лет: двести или двести двадцать семь. Они остались прежними, это я уже не тот.

Выйдя из Древнего леса, я оказался в смешанном лесу, выросшем уже после лесных пожаров 72-го года. Беспокойство снова овладело мной. Свою трусость мы часто выдаем за законопослушность, так себя приятнее осознавать. Нелепость того, что я не могу свободно пройти по лесу в стране «где так вольно дышит человек…»

Или дышал?

Или не дышал?

Но мог пройти.

А теперь «не мог»?

– Эй, ребята, от кого защищаем? – спросил я вслух. – От меня? Но у меня нет: ни ружья, ни крючка, ни ножа, ни намерений.

В ответ только утренний ветерок шевелил кроны деревьев, и плотный звук птичьего пения глушил мои слова.

– А самое главное, для кого? – продолжал я, распаляясь. – Для будущих поколений? Отлично! А как же я?! Ребята, а как же я? Я тоже Поколение! Поверьте, не самое плохое. И я должен сдохнуть от городской пыли или подавившись шашлыком на даче? А откуда тогда возьмется будущее поколение? Ах, от вас. А ну да, у вас же все хорошо. Ах, это ваша работа. Не пущать – и вам за это деньги платят. Персоналу концлагерей тоже платили зарплату, и нашим работникам НКВД – тоже. Это их и оправдывает – за зарплату можно все! Вот они и не останавливались. Фашисты!!!

Я уже представил (продолжая идти вперед), как меня насильно выдворяют за пределы заповедника, составляют протокол и грозят крупным штрафом, но мне рот не заткнешь, и я развиваю тему.

Конечно, я неистово вам завидую. Я тоже хотел бы работать орнитологом в каком-нибудь заповеднике: взвешивать яички пеночки-веснички. Я бы занимался любимым делом, а государство мне еще бы и деньги за это платило. А еще выделяла бы моторную лодку с двигателем «Вихрь». И пару бочек с бензином – на сезон. А чтобы государство не чувствовало себя обманутым, я бы писал научные статьи, где связывал результаты моего тяжкого труда с надоями козодоя на крупный рогатый скот.

Потому что полевая орнитология – это чистая наука. Это подглядывание за птичьим Царством с детским врожденным любопытством. Прикладной аспект там, конечно, тоже есть: аэродромы, утиные охоты, птицеводство, испражнения птиц на лысые головы памятников. Но в общей пестрой картине знаний об орнитофауне – это маленькая доля, и то притянутая за перья.

В университете мой однокурсник, собиравшийся специализироваться на кафедре ботаники, любил говорить: «Ботаника – это поэзия». И ушел в микробиологию, потому как поэзией сыт не будешь. По той же причине, и я не стал орнитологом. К моменту окончательного выбора у меня уже была двухлетняя дочь и жена, отнюдь не ботаник, а физик-ядерщик. И я выбрал семью. И подходящие для семьи источник дохода и местожительства.

Любовь к орнитологии привил мне отец. Когда мы гуляли по лесу, и из куста можжевельника выпорхнула птичка, отец осторожно развел ветки и показал мне маленькое чудо. Сплетенное среди стволов маленькое гнездышко, как будто, игрушечное, идеально круглой формы. А в нем такие же игрушечные яички совершенно невероятной окраски! С того момента птицы интересовали меня больше всего. Я ходил и заглядывал в каждый можжевеловый куст с надеждой снова увидеть чудо. Потом я узнал, что птицы строят гнезда не только в можжевельнике, а еще и в крыжовнике – у бабушки в огороде. На деревьях, на земле, в поленнице дров, между досок обшивки бани и под коньком дома. Под коньком гнездились ласточки, они совершенно не боялись людей, и наблюдать за ними можно было до позднего вечера.

Информации не хватало. Я собирал ее отдельными предложениями из разных книг и журналов типа «Юный натуралист» и выписывал их в специальную тетрадку. С фотографиями была просто беда.

На самом деле, это и есть основная задача орнитологии нести знания о птицах людям. Это наука для людей. Потому что птицы с нами везде: в лесу, в парке, на даче, на речке, в походе, на рыбалке, на пикнике, на троллейбусной остановке. Каждый из нас может открыть глаза, развернуть уши и стать орнитологом-любителем. Немного недостающей информации, фотографий, аудиофайлов из интернета и чуть-чуть методики. И вы уже в курсе, кто поет на соседней антенне, и кто с «хорканьем» только что пролетел над вашей головой. Мир вокруг вас сразу наполняется звуками, красками и живыми существами. Еще Чарлз Дарвин в свое время удивлялся: «Как это каждый джентльмен не делается орнитологом». Потому что красивее птиц могут быть только бабочки, но они не поют и затруднительны в изучении. Есть еще конечно подводное царство, но не везде, да и не каждому суждено быть водолазом. Птицы всегда с нами, а там, где нас нет, они еще интереснее. А феномен птичьего пения! Ночь любви без соловьев – это понедельник. Лес без птичьего пения – это мертвый лес. Рай без райских птиц – это преисподняя.