Владимир Зенкин - Инанта Грёза. Путник

Он терпеливо ждал. Проглоченные таблетки помогли на удивление быстро.

– Там и у медицины возможностей больше… – неловко вздохнул он.

– При чём здесь возможности?

– Н-ну, в общем… Разумеется. Тебе, конечно решать. Я прошу тебя, Свет…

– Ты-то холостой.

– Разведённый.

– Дочь, говоришь, взрослая.

– Двадцать пять лет. Живёт в Калифорнии.

– Вот. А у меня сыну – одиннадцать. Всё понимает.

– Значит – поймёт.

– С ума сошёл? Чтоб я его оставила!?

– Кто говорит – оставила? Только с ним. Он привыкнет. Одиннадцать – замечательный возраст.

Я сердито отворачиваюсь к окну, к размягчающимся от крепкого солнца соседним крышам.

– Как ты представляешь себе?.. Взять. Собрать. Увезти. А сын привязан к отцу. Они хорошо ладят друг с другом. Он не обязан понимать это. Как мне потом смотреть ему в глаза. Мама сменила папу на заграничного. На – помоложе; на – побогаче.

– Дети быстро вырастают. И научаются думать по-взрослому. Лет через пять он поймёт всё.

– Во-от. – не отлипаю я от жирных пластилиновых заоконных крыш. «Только сейчас не надо, не подойди… с обещаньями, с утешеньями, с умными ладонями – на плечи… не надо – всё совсем смешается, скомкается… о, молодец, – мельком оглядываюсь, – и постой там, у стеночки, у картины, полюбуйся намалёванным морским штормиком, пока я…». – Вот и давай подождём – эти пять. Наверное, даже меньше. Так будет честно, правильно. У меня другого выхода нет.

– Что делать мне?

У тебя другой выход есть.

– Да? Крест – на всём! Так себе, лёгкое приключеньице?

– Попытайся.

– Можно тебя дурой обозвать?

– Конечно. Значит – дождёшься. Я – дождусь. А сейчас?.. Сразу?.. Прости. Я вся спутана своей теперешней жизнью, её причинами-следствиями. Можно взять – всё порвать одним махом. Это больно будет. Для меня – ладно. Для мужа – несправедливо, но ладно. Для сына… Сейчас – никак. Я постепенно себя распутаю, освобожусь от причин.

– Или увязнешь в них ещё глубже.

Он стоит под суматошной морской картиной. Не подходит. Я сама приближаюсь к нему. На душе у меня так же бедламно, как на этом казенном холстике в рамке из деревянной бронзы. Его лицо прочно и строго. Жёсткая щетина подбородка, присыпавшая ямочку – такую уютную… Тёмная прядь надо лбом с мельками седины. А глаза – изменились. Глаза как-то утеряли свою дегтярную проломную мощь, посветлели, разбавясь чуточной осторожной тоской.

Я провожу ладонью по его волосам. Целую в колкую щеку.

– Знаешь. Знай. Я – вот она. Я счастлива. Здесь. Сейчас. Понял? Я хочу быть счастливой. Ты виноват. Мне понравилось быть счастливой. Я этого никогда … до тебя… Я – женщина. Я ещё не старая. Я хочу успеть. Подождёшь меня, да?

Его глаза часто моргают, это ему не идёт, это делает его почти беззащитным.

– Я быстренько всё распутаю. Определимся с мужем. Теперь у нас с ним никак уже не получится. После тебя. Немножечко подрастёт сын, он поймёт, я ему всё расскажу. Он у меня очень… очень хороший. И потом, когда всё сделается – я тебе сообщу, адрес же твой у меня, ты же сам вписал его мне в блокнот и обвёл торжественной фиолетовой рамкой… я сразу тебе сообщу, я телеграмму тебе дам… я до тебя докрикну – услышишь, совсем ведь недалеко – какой-то, лишь, маленький океан. Всего одно слово: «Свободна!». Ты услышишь и прилетишь сюда. Или я прилечу туда. Чтобы поправить мою свободу. Свободу надо поправлять, достраивать, мастерить из неё счастье. Обязательно. Пока можно.

– А когда нельзя? – его спохватившиеся зрачки сближаются с моими.

– Только в одном случае нельзя, – улыбаюсь я, вныривая в прохладные дегтярные наважденья. – Когда уже нет человека. Нету… и ничего не попишешь. Свободен непоправимо. Непоправимо. Но это не наш случай с тобою. Немножко терпенья…

Мерный пролёт маятника, вернувшегося с дальнего рубежа амплитуды. Его прямизна сметает с глаз долой яркую отчётливую неявь, оставляя взамен пустые хлопья утлой действительности. Хлопья тают, высвобождая звуки, затем цвета, линии….

– Девочка! Де-воч-ка! В чём дело? Глазки открыла, головку подняла… вот так… видишь меня? Эй, видишь меня? Умница. Что, поплохело, солнышко напекло? А на вид, вроде, крепкая девочка. Ну-ка давай, приходи в себя. В обмороки нам ещё рано падать.

Я удивлённо выпрямляюсь на скамейке. Рядом женщина. Трогает мой лоб ладонью, хозяйски берёт мою руку, считает пульс. Острое, внимательное лицо, тёмные глаза, тонкие, подведённые веки. Просторный лоб с интеллигентными морщинками. Костяной, слишком правильный нос. Великобританская премьерша Маргарет Тэтчер в отставно-почтенном возрасте. Или – весьма около.

– Это не обморок, – неуверенно говорю я.

Премьерский нос ещё раз втягивает близ меня воздух, убеждаясь, что я не накуренная и не пьяная. А ну как, даже и беременная, но обоняньем это трудновато определить.

– Что-то вдруг… не знаю… Отключилась… – не объяснять же ей где и кем я только что побывала.

– Поди к врачам, проверься. Раньше случалось такое?

– Никогда, – отцеживаю я ей пресной улыбочки. – Всё в полном порядке. Спасибо, не беспокойтесь.

– Забеспокоишься тут, – вздыхает «околоТэтчер». – День неблагостный. Половины не минуло – а печаль. Богу душу отдал человек. Бедная Света Васильевна! Вчера встречались, здравствовались… И – нате вам!

– Это!.. – встрепыхиваюсь я, – это, которая здесь, на скамейке, недавно? Я всё видела. Скорая её увезла.

– Слишком поздно.

– А вас же тут, кажется… Откуда же вы?..

– От людей, откуда. Плохие вести быстро бегут.

– Вы знали её, да? Вы её хорошо знали?

– Хорошо – нехорошо… Столько лет – в одном доме, в одном подъезде, – «околоТэтчер» машет рукой вдоль аллеи: за сквером, за зеленью, белеет угол многоэтажки.

– Ой! – ёрзаю я на скамейке. – Как удачно, что я вас… Расскажите о ней, пожалуйста. А? Мне очень нужно.

– Тебе? Зачем? Ты с ней знакома?

– З-знакома. Да, знакома… конечно. Она здесь, на моих глазах… умерла.

«ОколоТэтчер» подозрительно-участливо оглядывает меня. Я ещё больше волнуюсь, торопливо вру.

– Я её знала… давно. Несколько лет назад. Долго не виделись. Как она живёт… жила? С мужем и сыном, да? Сын – уже взрослый, конечно, должно быть…

Женщина продолжает обозревать меня в размыслии, стоит ли откровенничать с незнакомой нервной особой, только что очухавшейся от странного обморока.

– Мужа похоронила она прошлой осенью.

– От чего?

– Досталось ей с ним. Одно время – пил. Недолго, правда. Потом сплошные болезни: что-то с печенью, что-то с желудком. Операция за операцией, из больницы в больницу. Годы. Для неё самой это даром не прошло. У самой инфаркт случился.

– Да вы что! – с трудом выдыхаю я.

– Обошлось, слава Богу. И благо для Светы Васильевны, что с мужем, наконец, всё… кончилось. Наверное, и для него самого благо. Чем так жить- мытариться, лучше вовсе…