Вальдемар Крюгер - За Рифейскими горами

Мальчики были ровесниками. Все они появились на божий свет в конце прошлого столетия, когда Транссибирская железнодорожная магистраль пронзила рельсами Сибирь-матушку от Урала до Дальнего Востока, изменив разом устоявшуюся жизнь медвежьих углов в таежной глубинке. Кому-то на радость, а кое-кому, и на огорчение. В одночасье на месте какой-нибудь захудалой деревеньки возникла железнодорожная станция с шумным мастеровым людом, а из процветающего городка, что так славился пышным базаром и развеселым торговым людом, но имел несчастье оказаться в стороне от магистрали, начался отток людей, и только двухэтажные бревенчатые купеческие дома, напоминали о его былом величии. Купцы потянулись к железной дороге, а их бревенчатые хоромы с изукрашенными причудливой резьбой наличниками, остались доживать свой век на пыльных улицах, постепенно врастая в землю до окон, за которыми когда-то бушевали людские страсти и неистовые застолья.

Лешке и Василю было по полных семь лет, Матюша еще ждал седьмой день Ангела, желая догнать своих друзей. Он и росточком вышел пониже его говорливых товарищей. Как и в каждой мальчишеской ватаге, был и у них свой предводитель, точнее уж, два. Как вы наверное догадались, это были Лешка и Василь. Оба белоголовые, почти одинаковые ростом, хотя собственно на этом, и заканчивалось их сходство. Матюша держался больше Лешки. Они жили на одной улице, через три дома, и их отцы выкуривали порой вместе по самокрутке.

Василь со своими родителями появился в деревне лишь пять лет тому назад, и жил в через пень-колоду срубленном домишке на окраине деревне, среди иного пришлого люда. По существу говоря, из трех друзей, только один Матюша принадлежал по-настоящему к коренным жителям Сибири. Его смуглое лицо и прищур карих глаз красноречиво говорили о том, что его предки жили на берегу этой реки задолго до того, как здесь появились первые русские переселенцы.

Когда солнце достигло зенита, терпение детей лопнуло, еще раз подтвердив правоту поговорки «голод не тетка, пирожка не подсунет.» Василь первым начал сматывать свою удочку.

– Айда пацаны, на сегодня хватит! Дюже кушать хочется!

На этот раз его мнение совпало даже с мнением Лешки. Мальчишки по-быстрому смотали нехитрые снасти и кинули напоследок по парочке «плисточек [2] Сиб. небольшие плоские камушки ». Теперь можно, рыбалка окончена. Плоские камешки чуть касаясь поверхности воды, прыгая как лягушки, долетали до середины реки, чтобы найти там очередное пристанище. После трех-четырех бросков, не сговариваясь, дети похватав удочки и куканы, бросились опрометью по тропинке. Матюша семенил за спешащими товарищами быстрым шагом, боясь выплеснуть плещущихся в ведерке рыбок. Над полянкой в пойме реки летали шелестя перепончатыми крыльями стрекозы. В траве стрекотали неугомонные кузнечики, по земле суетились трудяги-муравьи. Обратная дорога показалась детям намного короче. Утренние страхи, со всеми их оборотнями-корягами и такой страшной могилой отшельника, развеялись словно дымка в лучах солнца. Под кроной леса царила желанная прохлада. Руки детей приятно тяжелили куканы с пойманной рыбой. То-то увидят другие деревенские ребятишки удачливых рыбаков. От зависти помрут!

Но увы, ожидания трех друзей были обмануты. По их прибытию, деревенские улицы словно вымерли. Большинство ее жителей находились на сенокосах, старые же, да немощные, попрятались в тенечке изб и сараев. Только курицы, явно наслаждаясь полуденной жарой в компании задиры-петуха, принимали ванны в горячей пыли деревенской улицы. Сама улица, застроенная в один ряд добротными домами-пятистенками, тянулась вдоль берега Агула, повторяя плавные извилины реки. Дома стояли повернувшись окнами к свету, к реке, кормилице и поилице жителей деревни. Высокие фундаменты из толстых листвяжных бревен, чистые синеокие окна, обрамленные двухстворчатыми ставнями и резными наличниками, отражали песчаный берег реки и дощатые, перевернутые вверх дном лодки. На бревенчатых стенах домов выступила смола, горя словно драгоценный янтарь под лучами палящего солнца. Стены изб, их деревянные крыши, сени из половинника [3] Пополам колотые бревна. , заборы из толстых досок, хозяйственные постройки, все имело темно-красную окраску. Много десятилетий потрудились летняя жара и зимняя стужа над этими, добротно сработанными произведениями плотницкого искусства.

Обширные огороды, чернеющие жирной, удобренной землей, простирались за каждым крестьянским домом. Огороженные тесаными березовыми жердями, скрывали они в объемистых пазухах казалось нескончаемые картофельные деляны, длинные гряды с распустившимися бутонами кочанов капусты, вольготно стелющимися плетями тыквы и огурцов и другой огородной мелочи. Любопытные желтоголовые подсолнухи, выглядывали из-за изгороди, следуя шляпами-головами жарким лучам летнего солнца. Сразу за огородами начинался сосновый лес. Вставая зубчатой стеной он тянулся по холму вверх, и казалось нет ему ни конца и ни края.

В стороне от реки, на пригорке, невдалеке от закопченного строения деревенской кузницы, ютились с полдюжины домишек переселенцев. Срубленные из тонкомера, белели они худосочными боками, показывая всем своим видом, что люди поселились здесь совсем недавно. Крохотные огороды переселенцев упирались в обширную поскотину, где пасся многочисленный скот коренных жителей деревни Чаловки.

Деревня Чаловка насчитывала в 1902 году 47 дворов, в которых проживало 197 душ обоего пола, и могла по праву гордиться своей, к тому времени почти 200-летней историей.

Основана она была в начале XVIII века посадским человеком Петрованом Чалых, который переселился сюда из Канского острожка, вошедшего позже в реестр достославных городов Российской Империи по названием города Канска. Безымянная заимка, основанная простолюдином Петрованом Чалых, бежавшим сюда от кредитора-целовальника и в поисках свободной землицы, выросла со временем до размера обыкновенной сибирской деревушки, носившей, как это на Руси зачастую водится, имя своего основателя. Сам Петрован, высокий костлявый мужик, родом из Костромы, прожил на основанной им заимке всего ничего три года. Хозяин тайги скараулил незваного гостя. Петрован смог все же вырваться из крепких объятий медведя, но тот так помял мужика, что он вскорости отдал богу душу. Женка Петрована, Лукерья, после того трагического случая, вернулась с детишками обратно в Канский острог. Чего же ей одной, бабе, оставалось делать?

В то далекое время многие городские обыватели и служивый люд, казаки, основывали в сибирской глухомани свои заимки. Некоторые со временем были заброшены, в других, селилось все больше и больше людей. Боялись их жители не столь медведей, сколь метких стрел, выпущенных из татарских луков.