Владимир Волкович - От любви до судьбы

Они были раскованы, они были свободны, они не стеснялись ни своих тел, ни своих чувств. Они расставались, возможно, навсегда. И хотя не говорили об этом, всегда помнили. Чёрные платки на головах женщин, ставшие привычной деталью одежды, не давали забыть это ни на минуту.

Хмурое, зимнее утро постучалось в окно. Бледный свет едва пробился сквозь заклеенные на зиму газетными полосками рамы, высветив разбросанную по комнате одежду, и забывшихся в предутреннем сне влюблённых. Они лежали, обнявшись. Утомлённые бессонной ночью, они даже в этом коротком забытьи не могли, не хотели расставаться друг с другом.

Стукнула входная дверь – пришла мать. Аля слегка открыла глаза, потянулась, и ещё крепче прижалась к Борису. Как не хочется отпускать его, как не хочется расставаться с тем, кто стал ей самым родным и желанным. Она приподнялась на локте, и коснулась губами его искусанных ночью губ. Борис пошевелился, но не проснулся. Тревожно заныло сердце. Пусть ещё пять минут поспит, Аля осторожно высвободилась из его рук и вышла в переднюю. Мать уже хлопотала на кухне. Аля обняла её и заплакала. Этого не случалось с ней давно, с самого детства.

– Не надо доченька, он не должен видеть тебя такой перед отъездом, – мать вытерла слёзы с лица дочери, – пусть у него останется в памяти твоё счастливое и спокойное лицо. – И легонько подтолкнула Алю: – Буди своего ненаглядного.

Они стояли посреди комнаты, смотрели друг на друга и молчали. Казалось, каждый впитывал в себя другого, вбивал в свой мозг, в своё тело, в свою память, чтобы остаться там навсегда. Аля не выдержала первой, рванулась к Борису, обхватила его руками, прижалась всем телом. Рыдание подступило к горлу. Она вспомнила наказ матери, но это было сильнее её. «Прости мама, я не могу».

Плечи её затряслись, и она забилась в его руках, как раненая птица. Он целовал её мокрое лицо, ловил губами слезинки, и говорил:

– Ну, Аленька, хорошая моя, успокойся, всё будет так, как мы хотим.

Аля согласно кивала головой, но поток слёз остановить не могла.

– Аленька, тебе нельзя волноваться, – и добавил: – Ты должна сейчас думать о нашем сыне. – Аля несколько раз порывисто вздохнула и бессильно повисла на его руках, – с нами ничего не случится, ведь у нас будет сын, – в голосе Бориса уже зазвучали нотки главы семьи, ответственного за её благополучие.

Эта мысль о будущем сыне внушала Борису странное спокойствие, он уже не боялся ничего, ни войны, ни даже смерти, ведь у него будет продолжение на этой Земле.

Уже совсем рассвело, когда Борис подходил к части. Из ворот, по направлению к станции, медленно выдвигалась солдатская колонна.

Потянулись однообразные серые дни, похожие друг на друга, как близнецы. Весна чувствовалась повсюду: снег порыхлел и почернел, в лесу, расковыряв сугроб, можно было найти проклюнувшиеся сквозь влажную, травянистую почву, подснежники. Город, раскинулся на горах и весенняя дымка, туманя старые бревенчатые дома, сползала вниз, к пруду. Дороги стали скользкими и водители, чтобы машины не елозили на крутых подъёмах и спусках, надевали на колёса цепи. Аля по-прежнему работала на заводе, и ходила на пост, живот ещё не был заметен, зимняя одежда скрывала его.

Война катилась на запад, но в городе, далёком от её пожирающего огня, это совсем не чувствовалось.

Она жила письмами. Вся жизнь разделилась на периоды: от письма – до письма. Сначала, получив заветный треугольник, проглатывала содержание письма, забывая об окружающем. Потом внимательней читала во второй раз, в третий, в десятый, пока это содержание не выучивалось наизусть. И только после этого садилась писать ответ, который тоже занимал несколько дней. Лишь, после отправки письма, начинался второй период – ожидание ответа оттуда.

Борис описывал бои, своё солдатское житьё, украшал письма лозунгами, взятыми из газет, о том, что наше дело правое, и мы победим. На полях часто появлялись его рисунки товарищей и командиров, или какие-то смешные рожицы. И всё это перемежалось такими пронзительными словами нежности, что у Али сладко ныло сердце, и слёзы наворачивались на глаза. Эти письма придавали ей силу, внушали надежду.

В ответ писала Борису о заводе, о своих переживаниях, о первом движении ребёночка, о том, как она скучает.

Прекрасно знала, что и Борис ждёт от неё весточек и хранит их у сердца, и перечитывает помногу раз. Незадолго перед отъездом Бориса они сфотографировались, и каждый взял себе фото. Теперь его фотография стояла на столике, и когда писала, смотрела на неё и разговаривала с Борисом. Иногда теряла реальность, ей казалось, что он тут рядом, стоит только протянуть руку и коснёшься его гимнастёрки.

Весна незаметно перешла в лето. Теперь можно было собирать в лесу грибы и ягоды, и это было хорошим подспорьем к бесконечным крупам, консервам и картошке.

Аля с подружками, такими же заводскими девчонками, иногда приходила в госпиталь ухаживать за ранеными. Это вносило некоторое разнообразие в монотонное существование. Раненые радовались их приходу, девушки напоминали им оставленных где-то родных.

В углу одной из палат лежал лётчик-капитан. Он почти всё время молчал, в общих разговорах участия не принимал, только смотрел своими чёрными глазами пристально, как будто сверлил человека. Аля чувствовала его взгляд на себе. Однажды, обернулась и нарочно уставилась в лицо, в глаза его, но он не отвёл взгляда.

Медсестра рассказала ей, что он сбил более двадцати немецких самолётов, дважды прыгал с парашютом из горящего самолёта. Звания Героя ему не дали потому, что нагрубил какому-то начальнику, послал того подальше. И ещё рассказала медсестра, что вся семья его погибла – расстреляли под Киевом, в Бабьем Яру.

После этого Аля внимательно рассмотрела капитана: он был красив, даже шрам на левой щеке не портил его, а только подчёркивал мужественность. Светлые, прямые волосы, разделённые пробором, спадали на лоб, и он отбрасывал их рукой. Вся его худощавая фигура выражала порывистость, резкость, решительность.

Ну, прямая противоположность Борису, подумала Аля и, вдруг поймала себя на мысли, что смотрит на капитана заинтересованно, как на мужчину, и от этой мысли покраснела.

Частенько, перед ранеными выступали школьники со стихами и песнями, после этого объявляли танцы. Госпиталь располагался в бывшем сельхозтехникуме, и всё происходило в актовом зале.