Андрей Томилов - Последний костер

Зимовьё стояло на высоком берегу и слеповато посматривало на реку малюсеньким оконцем сквозь поднявшийся чуть не до самой крыши осот и бурьян. Мефодий обошёл вокруг зимовья, убедился, что всё в порядке, и стал выгружаться.

Зимовья, это и второе, в самой вершине реки, рубили ещё отец с дедом. Зимовья были крепкие, добротные, но построены на старый, кержацкий манер, – без дверей. Вместо двери делали лаз, – в нижнем венце вырез. Попасть внутрь можно было только ползком.

Изнутри лаз закладывался обрубком бревна, прикрывался какой-нито тряпкой и всё. На все четыре стороны рубились бойницы, маленькие дыры, в которые можно было просунуть ружьё. Всё это делалось лишь с одной целью, уберечься от этой пакости, – от медведя.

Медведь в этих краях был единственным неприятным сюжетом в жизни таежников. Били, конечно, они их и с удовольствием били. Вон у Мефодия отец, почти что сорок штук взял за свою жизнь. Да и сам Мефодий уже трижды испытал удачу. Но это одно дело, когда ты сам охотишься на него. А если он начнет на тебя охотиться, да еще не днем, а ночью, да не приведи Господь.

А случаи такие были, и не раз. Вот и строили зимовья добротные, надёжные, пусть даже не совсем удобные. Да и привык уже охотник к своим зимовьям, сроднился с ними, тянуло сюда по осени так, что сил никаких не было. Любил.

Начало сезона проходило в обычных заботах. Нужно занести кое-какие харчишки в дальнее зимовьё, рыбки поймать, дровишек наготовить, плашник поправить. Между делом стрелял белок, через день по одной, определял скоро ли выкуняет, когда плашник поднимать.

Снежок уже раза два выпадал и снова таял. Но зима все-таки брала своё, подмораживало, в тени забелели проплешины. Начались работы на путиках.

Однажды встретил след волка, похоже, тот прошёл поперёк участка ночью. Шёл, не останавливаясь, широкой рысью. Проводив след до реки, где серый без задержки, через залом, ушёл за границу участка, Мефодий повернул в обратную сторону, направился к зимовью.

След волка невольно напомнил ему события двухлетней давности. Тоже была осень, только поздняя и более слякотная. Белка была совсем не выходная, работы никакой. Решил тогда Мефодий сходить к соседу, – друзья они были. Да и приглашал тот его давно уже. А тут и повод был, бражка подошла, ядреная получилась. Собак хотел было оставить, привязать к зимовью, потом передумал: вдруг разгуляюсь.

Раненько утром загрузил жбанчик на панягу, гаркнул собак и ломанул прямо от зимовья в хребет. На участке у друга он не бывал никогда, но по рассказам того представлял, где примерно искать зимовье.

– Да и что там искать-то, в лесу же, не в городе, это там блудануть можно запросто, а здесь тайга, – считай дом родной.

Перевалил хребет, скатился в чужую сторону, прошёл распадком и уже стал подниматься в другой хребет, когда недалече враз забухали собаки.

– Однако сохатку приперли, – решил охотник.

Скинув панягу с бочонком, Мефодий легко перепрыгивал через колоды. Не добегая собак, поостерегся, ружье приготовил.

Матуха стояла возле вывороченного ветром дерева, прижимаясь задом к корню. Иногда кидалась вперед, но здесь же отступала от наседавших собак и занимала прежнее место. Охотник легко подкрался и с одного выстрела свалил сохатого. Собаки здесь же кинулись в сторону и заорали снова. Там оказался бычок, ненан. Пришлось и его добыть.

Обрабатывать, делать лабаз, затаскивать туда мясо, – работы много, на весь день. Надо было вернуться в свое зимовье, а Мефодий всё–таки пошёл дальше. Да ещё кусок мяса прихватил с собой, да печёнку, на закусь. Погода снова испортилась, пошел снег с ветром, быстро вечерело.

Выйдя в пойму ключа, где по предположению должно быть зимовье, охотник поправил за спиной увесистую поклажу и направился вниз по течению.

Кобель вдруг насторожился, поднял шерсть на загривке торчмя и, напружинившись, пристроился за хозяином. Сучонка же, как бежала далеко впереди, так и прибежала прямо в пасть волкам. Она даже не успела развернуться, лишь истошно заорала, когда с трех сторон на неё набросились волки.

Душераздирающий крик погибающей собаки резко оборвался. Мефодий всё понял. Он прибавил ходу, но не для того чтобы спасать собачку, ей уже ничем не поможешь, а лишь для того, чтобы хоть найти место, где она погибла, пока ещё не совсем стемнело. Кобель шагал сзади, не отставая ни на шаг.

Спутанные следы волков уходили чуть в сторону, по ним и пошел Мефодий, и вскоре вышел к месту трагедии. На взбитом снегу остались пятна крови, да кое-где валялись клочки шерсти. Он стоял и смотрел на место страшной расправы, когда за спиной, кажется, совсем рядом, раздался надсадный, хриплый волчий вой.

Здесь же, с боков враз завыли ещё два волка, только без хрипотцы. По спине пробежали мурашки. Кобель прижимался к ногам и мешал шагать, потихоньку ворчал. Мефодий навел ружьё в сторону замолкающего воя, оттянул затвор и выстрелил. Пламя, вылетевшее из ствола, ослепило, а эхо, дюже короткое, указало на то, что ветер стих и началась ночь.

Немного постояв в тишине, охотник перезарядил ружье и направился в сторону предполагаемого зимовья. Волки снова завели свои песни, правда, не близко. Продвигаться вперёд стало труднее, обступила темнота, сучки лезли в лицо, навалилась усталость. С темнотой волки осмелели и запели поближе, со всех сторон.

– Окольцевали, сволочи, – ворчал охотник и стрелял по сторонам. Но выстрелы уже не отгоняли так далеко хищников. Они, конечно, отскакивали, но здесь же возвращались и начинали круговую перекличку. С каждым разом круг, в центре которого находился охотник с собакой, становился все меньше, голоса перекликающихся волков раздавались естественнее, а порой было слышно лязганье зубов.

Наконец ноги нашли то, что уже давно ждали, искали и уже стали терять надежду.

Ноги охотника ощутили тропу. Давно никто по ней не ходил, но это была тропа, которая обязательно должна привести к спасительному жилью. Мефодий уже в который раз пнул путающегося в ногах кобеля и торопливо зашагал. Надеялся он только на ноги, – они должны нести его по тропинке и не потерять ее, не сбиться в кромешной тьме.

Волки взлаивали и выли где-то совсем рядом. В стороне подвывали молодые. В другой стороне уже разодрались между собой.

– Меня не поделили, что ли, – ворчал Мефодий и на ходу стрелял в ту сторону. Казалось, темнее ночи в жизни не было, как не было тяжелее паняги и длиннее тропы.

В кармане брякали последние три патрона, а спина холодела от предчувствия удара сильных звериных лап. Воображение рисовало огромные клыки, которые вот-вот вопьются в шею, кровь на снегу… Невозможно было отогнать эти видения.

Внезапно тайга расступилась, и на образовавшейся поляне он увидел нечто темное и приземистое – зимовье.