Андрей Томилов - Последний костер

Зимовье было с дверями. Охотник с ходу ввалился туда, в темный, холодный проем, вместе с панягой, ружьем и собакой. Уже лежа на полу, он стащил с себя панягу, прихлопнул дверь и снова вытянулся в темноте чужого жилища. Лежал так некоторое время, без движения. Волки вокруг зимовья устроили настоящий концерт. Один завывал, его поддерживали двое, потом подключались ещё и ещё.

– Ну, теперь-то хоть сколько пойте, не возьмёте.

Всю ночь Мефодий слушал концерт. И даже усталость, помноженная на три кружки браги, не смогли сбороть его, уснул лишь с рассветом.

Часть III

Охота в этом году большого прибытка не обещала. Белки было маловато, а на проходную надежды и вовсе не было, тайга была пустой. Ни ягод, ни ореха не уродила.

При первых заморозках Мефодий уже встречал в рогульках кустов повешенных бурундучков. Старики баяли, что это они от безвыходья вешаются, кормов не наготовили вот и покончили с собой. Мефодий же думал, что бурундуки, ослабленные бескормицей, просто коченели на холоде и, падая, попадали головой в развилку. Силы выбраться не было, и они погибали. Казалось, что сами повешались.

Кто его знает, может и так, а может и по-другому, но то, что тайга пуста и голодна, – это ясно. А говорят, что и далеко за пределами волости и во всем сибирском крае бескормица.

Два дня назад, обходя путики, Мефодий встретил след бродячего, – шатуна значит.

Сначала один, а версты через четыре другой. Направление их было на закат. А следышек узенький, аж страшно. Значит голоднющий медведь идёт. Когда идёт жирный зверина, след у него круглый, сальный. Пятка от сала широкая. И ноги ставит в раскорячку, видно сразу, что сыт и жирён. А эти, что городские собаки, худющие, готовы сожрать всё, что попадёт на глаза.

А где-то через неделю, после того как следы встретил, пришла беда.

Ну, беда всякая бывает, может, эту и бедой не назовёшь, живой же остался, только побелела борода, да и чуб тоже, за одну ноченьку побелела, за одну.

Может и не беда, но вспоминалось об этом трудно, с сильным перехватом в горле. Как будто какой комок там вставал.

Спал Мефодий в тепле, широко раскинувшись на нарах. Каменка сохраняла тепло всю ночь даже в сильные морозы, а уж осенью и вообще никакой заботы, протопил с вечера и полёживай, думки разные гоняй, дом вспоминай, дремли, если хочешь, спи в свое удовольствие.

Спал беззаботно. В дальнем углу от каменки, на тонкой деревянной спице сушились белочки, полтора десятка. Хоть понемногу, но прибывала пушнина.

Под нарами подергивал лапами во снах своих, охотничий кобель. Чайник медный на столе стоял, не остыл еще толком, долго тепло держал. Все тихо было и вдруг зимовье содрогнулось от удара какого-то, как будто кто сутунком в

стену бахнул.

Мефодий подскочил, сел на нарах и спросонья не мог понять, что случилось. Кобель вылез из-под нар и заворчал, а потом и вовсе залаял.

Цыкнув на кобеля, Мефодий стал раздувать огонь. Кобель обиженно сунулся в дальний угол, но ворчать не перестал, шерсть на загривке поднялась.

Когда малый фитилек в жирничке бледно осветил жилище, в оконце влетела растопыренная лапа медведя, вместе с рёвом, вместе со звоном разбитого драгоценного стёклышка.

Лапа казалась колючей, бешено вращаясь, она моментально смела со стола всё, что там было. Чайник, падая, издал надрывно булькающий звук и закатился в угол к кобелю. Тот отскочил в сторону и залаял.

Мефодий схватил затворку и лихорадочно пытался загнать перекосившийся патрон в патронник. В конце концов, ему удалось зарядить ружье, но выстрелить не успел. Лапа так же быстро исчезла, как и появилась. Медведь рыкал уже где-то с другой стороны зимовья, рвал когтями и зубами стену. Потом, как-то сразу, он оказался на крыше.

Затрещали под ударами его лап дранощепины, посыпалась с потолка земля. Кобель снова ярился, лаял, кидался от одной стены к другой. Мефодий нервничал, ладони вспотели и стали липкими. Лай кобеля не позволял точно определить место нахождения медведя. Стоял невообразимый шум, грохот, треск ломаемых досок, медвежий рык и собачий лай.

Лампадка разгорелась, набрала силу и позволила охотнику вовремя заметить, как медведь выворотил первое бревно потолочного наката и, столкнув его вниз, стал выворачивать второе бревно.

Мефодий изловил момент, сунул ствол в ребра разбойнику и нажал спуск. Выстрел грохнул глухо, но ёмко. Медведь заорал, повалился с потолка и, падая, увлек за собой уже вывернутое второе бревно. Было слышно, как он шабаркается за стеной и дико орет.

Потом на мгновение затих и снова полез наверх.

Мефодий передернул затвор и выбирал момент для верного выстрела. Вражина ярился, хватался когтями за внутреннюю часть стены, а зубами грыз третье накатное бревно потолка. В зимовье густо стояла пыль, обвалившаяся с потолка, но башку медведя Мефодий разглядел и в упор влепил пулю почти в ухо.

Медведь слетел с зимовья, как подкошенный, но не успел охотник перезарядить ружье, как тот снова был наверху, пытался протиснуться в образовавшуюся щель.

– Да ты что, заговоренный что ли?

Уже трясущимися руками мужик наставил ружье в шею зверя и снова выстрелил. Тот опять слетел с зимовья, как будто его чем-то сильно толкнули. Но рёв за стеной не прекратился. Кобель кидался на стену, лаял, путался под ногами, – мешался. А с улицы доносился непонятный шум, возня, рычание медведя.

Мгновение спустя, тот снова оказался на крыше и, открыв пасть, орал и блестел маленькими глазками, заглядывая в дыру. Как будто его и не стреляли уже трижды. Мефодий мельком глянул в передний угол зимовья, где обычно стоял образок Спасителя и перекрестился кулаком, в котором был зажат дымящийся патрон.

– Говорила ведь, говорила Акулька взять образок, нет, взбрело в башку, что надломить можно в буторе охотницком. Дурак! Стоял бы образок-то, глядишь, и слетел бы наговор-то.

Охотник изловчился и выстрелил прямо в пасть пролезающему в дыру медведю. Тот охнул, обвис, из горла хлынула кровь. Кобель пытался допрыгнуть до медведя. Горячая кровь лилась прямо на собаку и разлеталась во все стороны. Медведь начал конвульсивно дергаться и сползать назад. Вот он совсем вывалился и… как мертвый упал за стену.

Мефодий еще раз перекрестился и, размазав по лицу пот, кровь, грязь, стал искать на стене патронташ, чтобы снова зарядить ружье. Кобель на мгновенье замолчал, и стало слышно, как под окном рычит, и давится, видимо своей кровью, шатун.

– Да какой же ты дюжий, точно с заговором, – зло шептал охотник.

В это время в окно резко влетела лапа медведя и ухватила край стола. Столешница была крепкая, дедовская, но лапа с ней справилась. Раздался треск, и остатки стола улетели в сторону. Мефодий ткнул стволом в оконце и выстрелил.