Михаил Чернов - Best offer. A.M.

Спустя десять минут я пришел в комнату. Воздух был привычно нагрет напольным радиатором, старым, поэтому от перегрева он иногда издавал запах паленой проводки.

– Ну, чего ты там сидишь то все, ложись быстрее. Только подожди, я вернусь сейчас.

Пока я гадал, за чем же таким важным она пошла, ответ появился передо мной:

– Вот, устраивайся поудобнее, – положив на кровать отдельное одеяло, произнесла самая изумительная женщина вселенной.

Отдельное одеяло – интересно. Где-то я это уже видел. Но это все равно не так плохо, ведь постель-то общая. Не на раскладушке, и то славно.

Я совсем не хотел спать, собирался просто посмотреть на ее сонное лицо. Правда, она попросила меня рассказать ей сказку. Мне пришлось на ходу сочинить историю про женщину, которая так сильно любила одного мужчину, что одним прекрасным утром она встала, почистила зубы, приготовила блины и убила его. Мораль этой байки: посмотри только, что эта бескомпромиссная любовь творит с людьми! Любовь похожа на создателя всего самого прекрасного и так же всего самого омерзительного и плохого. Но Аня не любила истории без счастливого конца, поэтому хорошую оценку за сказку я не получил. Поворчав на меня, она почти сразу провалилась в глубокий и крепкий сон. Крепкий настолько, что начала сопеть и даже мило похрапывать, постоянно ворочаясь. Я в это время лежал рядом, думая о том, что это утро проведу здесь, с ней, под этим уютным отдельным одеялом.

За несколько лет в этой комнате ничего не изменилось: те же стены, тот же платяной шкаф небесно-голубого цвета, те же плотные шторы цвета глубокого черного моря. На стенах висела все та же бабочка, выпиленная из стекла, у которой из правого крыла выпилены еще три маленькие бабочки. И они все вместе летят по стене рядом друг с другом. Учитывая цвет стен, это похоже на полет четырех небесных тел, а символичен тот факт, что три из них появились из крыла большего, четвертого. Своеобразный намек всему живому на то, что все мы плоды предшественников, поэтому хватит хвалить одного лишь себя за свое становление. Все эти мысли переместили меня в конец две тысячи одиннадцатого года. Ах, нет, в двенадцатое января две тысячи двенадцатого, когда я был здесь в первый раз. От такого флэшбэка (резкого переноса в воспоминания о прошлом) мне становится очень тепло и хорошо на душе, это моя личная зона отчуждения – когда ничто вокруг не волнует, и ничто не важно, когда все, что есть – за окном, а все, что нужно нам – в нас самих, в этой комнате. Знаете, если капсулы времени или скорости существуют, то это – капсула счастья. Пятнадцать квадратных метров бесконечного яркого счастья.

Часов в десять утра я поймал себя на той мысли, что начинаю клевать в подушку, а так как Аня не смогла проснуться и попросила разбудить ее в одиннадцать, то я тоже решил поспать. Просыпаюсь я спустя час, еще полтора тщетно пытаюсь разбудить ее персону, но я же написал – тщетно. В районе двух часов она осознанно открывает глаза, расплываясь в широкой сонной улыбке – то-ли от моих ранних шуток, то-ли от моего присутствия. А может, дело и вовсе не во мне?

– Ну что, собираемся? Или оставить тебя в постели на весь день?

– Нет, конечно, поехали, только дай мне еще поваляться.

– Хорошо, но не слишком долго.

«Какой же скучный мудила», – думаю я о себе.

– Да, да… Ты спешишь?

– Ну, признаться, есть кое-какие важные дела, на которые мне не слишком хочется опаздывать…

Она улыбнулась еще чуть шире, и в ее зрачках заиграл какой-то новый огонек:

– Хотя, кого я обманываю…

Следующий час мы валялись в постели: я – на спине, она – спиной на мне – такая поза, что я обнимал ее руками так, что мог без лишних проблем придушить в любой момент.

Следом за этим, я снова утонул в нас. Мы лежали, разговаривая о будущем, о возможных вариантах его развития, о моей вазектомии после рождения третьего ребенка. Мы говорили об этом шутя, но отдавая отчет в том, что причина тому – проживание в разных столицах. И мы не тешим себя иллюзиями о счастливой безоблачной любви на расстоянии. Любовь на расстоянии – безрадостное говно, которое не несет в себя никакой правды. Однажды я читал, что в штатах есть даже негласное правило «тысячи миль». Если кому-то непонятно, то это циничная граница любви на этом самом расстоянии. То есть, если ты в дали от своей «половинки» более чем в тысяче миль, то измена будет не таким уж и зашкваром. Ведь вряд ли она узнает, да и ты не дурак, чтобы ей об этом рассказывать. Для нас, русских, такая истина скорее дикость, чем ежедневность. Во-первых – мы слишком честные и искренние лицемеры, чтобы такое признавать. Во-вторых – у нас и на десяти километрах происходят такие дерьмовые вещи, какие американцы себе позволят разве только на луне. Но, к слову о них, наверное, сложнее всего тем, кто находится на расстоянии в девятьсот девяносто девять миль – вот уж истинная безысходность. И не потрахаться и о любимой толком не вспомнить.

– Миш.

Обожаю эту интонацию. Слегка тихий, немного серьезный голос приводит меня в напряжение и готовит к чему-то дико сексуальному, а этим может быть как секс, так и беспросветная ссора.

– Ань.

– Скажи…, -она слегка запиналась, – а вот если бы жизнь сложилась так, что. Ну. В общем, ты бы смог принять меня к себе, зная, что я ношу чужого ребенка? – наконец-то закончила фразу она.

Знаете, мне всегда нравились женщины с мужским характером. Ну, такие решительные, бравые, знающие чего и когда хотят. И она одна из них, возглавляет список, поэтому ее нерешительность в интонации говорила о том, что вопрос относительно серьезный.

– О-у, даже так. Ты беременна и тебе некуда идти?

– Нет, ну серьезно, смог бы?

– А принять к себе это в полном понимании этой фразы? То есть кушать на одной кухне, делить одно одеяло и встречать рассветы в одном дворе?

– Да.

– И есть и пить из одной посуды, курить одну сигарету и вытирать задницу одном мотком бумаги?

– Ну… Типа того.

– То есть ты готова стать со мной двумя нищими бродягами?

– Ну, я серьезно, Чернышев!

Вот так вопрос. Нет, а что мне сейчас ответить? Надо тянуть время, чтобы подумать об этом, благо сарказм и иронию еще никто не запретил. Нет, это было бы очень нелегко. «Так, думай» – твердил я себе, пока нес всякую ахинею. Сначала минусы: ребенок, которого она будет носить – не от меня. Теперь плюсы: она будет жить со мной, мы будем любить друг друга и этого киндера, всю его жизнь или хотя бы лучшую ее часть. Потом, однажды, она скажет ребенку: «Ты весь в своего мудака-отца!», а я, с научной точки зрения, и не при чем вроде как. Пожалуй, чаша плюсов объективно переполнена:

– Да, но за мной остается право выбора имени!

– В смысле? Почему? Зачем?