Игорь Голубев - Грань добра. Сборник рассказов

…

– Вот и помогаю людям, как могу и чем могу, – Анисья накрыла на стол снеди, да самовар поставила. Вылеченный малыш напился чаю с медом, да уснул на коленях матери. – Сила мне дана – тайны трав да растений знать. Волки да птицы мне новости шепчут.

– Почто ж князь говорил, что всех изводишь, – задумчиво проговорил Василий.

– Видать смысл был у князя твово тайный, услать тебя подальше. Вижу в тебе силу могучую, не раз она службу добрую, Руси сослужит, да вот только все силы твои ты отчизне отдашь, а себя оборонить от горя силы то и не хватит.

– А вот и не всезнающая ты, – улыбнулся Василий, – дома жена меня ждет – пождет молодая.

Ведьма грустно опустила глаза.

– Князь, к тебе богатырь новгородский, Глеб Никитич, – тиун (слуга князя старорусск.) низко поклонился.

– Зови давай, заждался ужо, – Князь Муромский, Юрий Ярославович, встал со скамьи и с удовольствием потянулся. Давненько он поджидал Глеба, дело срочное было.

– Князь Новгородский тебе поклон шлет, – богатырь протиснулся в широкую дверь.

Казалось, пол княжеской горницы гнется и скрипит под тяжелым шагом новгородского борца с нечистью. Одет Глеб был просто – белая рубаха – косоворотка, подпоясанная кушаком, синие штаны заправлены в сапожки сафьяновые. Вид как у увальня деревенского, а так и не скажешь, что на поле брани десяток басурман иноземных враз положить может.

– Василия отправил я в Чудь, с ведьмой разбираться, не скоро воротиться, – князь хитро подмигнул собеседнику.

– Вот это гоже, – расплылся в улыбке Глеб, – теперича мы с евоной молодой женой без помех-то плотно и потолкуем.

…

Василий, богатырь Муромский, борец с нечистью, придержал коня на взгорке. А и лепота вокруг. Солнце радостно лучится навстречу, зеленые луга сочные так и зовут вперед, к дому родному. Птички чирикают. Ветерок несет яблок спелых запах. Вона за пригорком и Муром ужо показался, а там, глядишь, и до двора родного недалеко. А в избе то женушка милая ждет, чай пол подмела да щи наварила. Путь – дорога, считай сама под копыта коня то ложиться. Всадник какой-то по ней скачет навстречу. Всадник?

– Василий Ильич, – запыхавшись, уважительно склонился в седле посыльный – князь к себе немедля зовет, поспешать просит.

…

– Здоровья тебе, княже, прости что грязный да неумытый с дороги, сам поспешать велел, – Василий вошел в горницу, стряхивая пыль с кольчуги, – и тебе здоровья, Глеб Никитич, – завидел Василий богатыря, – никак без помощи муромской в землях новгородских не обойтись?

– Ну что ведьма – то чудская? – князь указал Василию на место за столом перед собой.

– Ведьма та травница. Людей лечит, да скотине помогает. А байки про страшных ведьм в ступах да с метлами в руках – то россказни испужавшихся трусливых иноземных путешественников. Считай, напрасно съездил.

– Тут дело к тебе, – опустил глаза князь, – Глеба Никитича вот послушай.

– Дело зим десять тому было, – проговорил собравшись, наконец, Глеб,– жил в Венгерском королевстве сын графский Владислав. И не знали б о нем ничего, кабы не любовь великая. Влюбился он в девушку простую, Иванку. Любились они, радовались, да недолго. Родители другую невесту сыну нашли, кровей дворянских. Выгнал тогда Владислав свою любимую прямо в лес. Да на мороз. Да в ту же ночь и пожалел об этом. Болезнь страшная Владислава охватила. Стал он на людей бросаться, кусать их, да кровь их пить. Крови, значит, дворянской захотел – вот кровь то и получил.

– Так то ж заклинание кровавого поцелуя, – вступил Василий, – только убить бедолагу, да в гроб каменный замуровать, что б не встал, ежели конечно ведьму не поймать.

– Правда твоя, – подтвердил Глеб, – стали, значит, они Иванку ту ловить, да не поймали. Но так быстро девица убегала, что туфельку то свою и потеряла. А сам знаешь, что по туфельке той ее найти то и можно, как она не меняй лицо свое. Туфелька то святой водой омытая, только этой ведьме на ногу и налезет. Никому более. Стали искать везде в графстве, туфельку всем девицам примеривали, да не поймали. Граф то суровый был. Сына в гроб каменный положил. Да замуровать в склепе велел, что б зараза наружу не вырвалась.

А пару годов спустя, в королевстве французском похожая история приключилась. Принц Филипп влюбился в простую девушку, что гусей пасла у стен дворца. Звали ее Жанной. Да не сложилась любовь. Мать Филиппа выгнала девушку из дворца, да с проклятьем страшным, дескать, язвами покройся, да подохни блудница. И в ту же ночь страшный мор начался. Черной смертью люди его назвали. Тысячами люди заживо гнили и умирали. Никто не знал, откуда напасть. Пока не приехал к Филиппу граф, что сына в склеп замуровал. Да туфельку ту принес. И началось по Европе всей – девиц хватали да туфельку им примеряли. Да туфелька то одна, а ловили много. Жгли на кострах несчастных на всякий случай. После поутихло вроде.

А тут, в прошлом годе, князь наш новгородский, девицу приветил. Любовь великая, только – Глеб серьезно поглядел на Василия, – никому, потому как князь то женатый. А княгиня то возьми да вызнай. Пошла, говорит, прочь со двора, корова шелудивая. И в ту же ночь весь скот струпьями да коростой пошел, да полег от болезни. Девицу эту Иоанной звали.

– Иоанной звали, – задумчиво протянул Василий, – как женушку то мою, Иоаннушку.

Князь с Глебом молча переглянулись.

– Так ты что же князь, хочешь сказать…– Василий сжал пудовые кулачищи и медленно встал из-за стола, – ну ежели…

Василий бросился из горницы прочь, вниз к коновязи. Глеб встал.

– Пойду я за ним, княже, как бы бед не натворил. Да. И ежели что – прикажи похоронить меня по – христиански. Но тризну по мне справь, как предки наши богатырей поминали.

…

Василий стоял у своего бывшего двора. Избу вмяло в землю и разломало так, как будто камень огненный на нее с неба сверзился. Раскиданные обгорелые бревна. Корка запекшейся в огне глины заместо прудика для гусей.

– Семерых покалечила, да троих порешила, пока я голову ей не снес, – подошел сзади Глеб, – туфелька та, за которой я съездил, прямо впору ей пришлась. Как надели туфельку то, так и схватило ее к земле, как колоду, не опускает. А ты почуять ее не мог, так как любовь твоя настоящая была. Она под твоей любовью, как под щитом надежным укрывалась, борцам с нечистью невидимая.

– Так. Значит, это ты, Иоаннушку мою… – повернулся к Глебу Василий.

– Я. Вот мой меч. Хочешь – голову мою сруби. Обороняться не стану.

Даже соловьи в тот миг замолкли. Да тучи солнышко золотое прикрыли.

– Покажи, где схоронил, – глухо проговорил Василий.

…

На взгорке, у реки, был насыпан холмик свежей земли, из которого на вершок торчал кол осиновый.