Ирина Фургал - Возвращение солнца. Цикл «Деревянная сабля». Книга первая

– Кого?!

– Мадину, сестру Хрота.

Ответьте мне, как я это пережил? Чудила любит Мадину! Были у меня смутные догадки, но я гнал их от себя. Я даже, когда гадал на Петрика без его разрешения (он почти никогда не разрешает!), трусливо надеялся, что его любовь – это очередная его знакомая. А когда понимал, что не прав, не удивлялся: он же чудила, у него всё не так. Да в страшном сне мне не могло присниться, что кто-то из моих друзей, тем более Петрик Тихо, влюбится в Коркину дочь! Помните, я уже говорил об этом. Светлая Эя, мудрая моя покровительница! То-то Петрик прямо в лице меняется, когда речь заходит об этой девице! Хотя, чему тут удивляться? При всей его рассудительности, вы знаете, какое у него прозвище. Мне не сказал… Только бы никто не узнал… Не донёс… Бедный, бедный мой друг! Связался с Корками! Но, может, это у него пройдёт? Наверное, пройдёт.

– Ужас, ужас! Ты о чём болтал с Хротом? Об этом?

– Что ты! Как можно! – замотал головой Рики.

– Да откуда ты можешь знать ко кого любит?

– Ты любишь Нату, – сообщило вездесущее существо.

– Цыц у меня! Никого я не люблю. Мы с Натой друзья. Давай про Петрика.

– Хо! Да они с Мадинкой целовались в скалах за кладбищем. Я никому не говорил и не скажу. Только тебе одному. Ты мой брат и Чудилкин друг.

– Ты ходил в скалы за кладбищем?!

– А что такого? Подумаешь, кладбище! Это я говорю к тому, что Петрик кого попало любить не будет. Тем более, целовать.

– Ужас! – снова сказал я. Как это Петрика угораздило так неподходяще влюбиться? Целовался? Он целовался пока только с одной девушкой. По крайней мере, так он мне сам сказал под большим секретом. А оказывается, вот оно как: эта одна девушка – Мадина Корк. Видимо, это у него и вправду серьёзно.

Рики подёргал меня за рукав:

– И ещё к тому, что ты сейчас опять начнёшь Корков ругать и говорить, чтобы я их боялся. Но вот Лала, к примеру, хорошая девочка. Я сегодня с ней играть пойду.

Надо спросить Рики, не упал ли я тогда в обморок. Свою запугивающую речь я хотел завершить словами: «И не смей играть с их воспитанницей Лалой Паг, а то проблем не оберёшься».

Раскладывая сыр на хлеб, Рики знай себе трещал:

– Когда я с ней познакомился, говоришь? В прошлом году. Ну, играли пару раз в парке. А что такого? Не целовались же. Она летом там гостит. У Корков-то. Ну, ещё мы болтали через ограду «Прибежища», и не только через ограду. И её даже пустили бы со мной погулять и к нам в гости, да только я анчу, а воспитатели очень сильно боятся её дядюшки.

Ну всё, Рики меня обезоружил. Он уже играл с этой ходячей проблемой и в курсе Коркиных семейных тайн. И что делать?

– Ты слышал, что Корки не любят нашего короля? – спросил я. – Что они ненавидят анчу, что много раз пытались свергнуть своих соперников Охти и устраивали погромы и резню? Сколько в городе таких, как мы? Мало. А Лёка сказал, что Корки снова что-то затевают. Так что лучше тебе не ходить одному и держаться от ненормальных подальше. Если что – может, придётся прятаться и бежать из столицы. Как же я этого не хочу! А в провинциях, между прочим, сторонников Корков пруд пруди. Люди необразованны и оттого нетерпимы. Как там могут жить такие, как мы? Бежать за море? Совсем не хочется. Хоть бы папа поправился скорей.

Куда-то меня не туда занесло. Рики так и спросил:

– Ты это к чему, вообще-то?

– Я-то? Не знаю.

– Боишься?

– Да не то слово.

– А дрался с Кохи.

– Ну и что? Пока наш король на посту, закон один для всех. Имею право обороняться. Кохи первый начал.

– Значит, я могу пойти поиграть с Лалой? Ну, пока наш король на посту, – сделал вывод мой очень младший брат.

Кстати, кому-нибудь, может, интересно, почему я его так называю? Просто Рики родился в ту пору, когда я уже ощущал себя сильным, умным, совсем взрослым, особенно по сравнению со всякими новорожденными козявками. Мне было на пару месяцев больше, чем братцу сейчас. Помню, на второй день его жизни я сидел под дверью спальни родителей и заливался слезами от того, что моё сокровище изволило орать. Великая Эя, как мне было невероятно, нестерпимо плохо! Мне казалось, что у Рики что-то болит, или ему страшно, или ещё что похуже. Незадолго до этого на соседней улице умер новорожденный мальчик, и этот случай никак не забывался, он произвёл на меня ужасное впечатление. Родители смеялись, успокаивая меня, но пока до меня дошло, что все младенцы орут, и это нормально – ведь говорить они ещё не умеют, я заболел от расстройства, и неделю провёл в кресле у его кроватки. Оторвать меня не было никакой возможности. Я даже не ходил на занятия.

Я никогда не спрашивал, как узнал о моей беде Петрик, но он приехал ко мне из своего города в неурочное время и немного вразумил меня. Но действительно, очень немного: я всего лишь согласился иногда ненадолго покидать свой пост. Стоило Рики чуть вякнуть, я нёсся к нему сломя голову в любое время суток, и совсем достал этим родителей. Бедный доктор разводил руками и прописывал успокоительное мне и папе. Я со слезами бросался наперерез маме, задумавшей прогуляться с младшим сыном по улице, караулил коляску в саду, поил братца из бутылочки, качал, пел песенки, звенел погремушками, менял подгузники, научился делать массаж, прочитал книгу про уход и воспитание… В эту пору ещё один мой лучший друг, воспитанник «Прибежища», был усыновлён и увезён в другую страну, не попрощался, не писал писем. Да всё ли с ним хорошо? Под впечатлением этой потери я боялся оставить Рики без себя, перестал выходить гулять и с трудом позволял вытолкать себя в школу. Уходя на уроки, заставлял родителей дать мне множество обещаний, касающихся безопасности Рики, и, если узнавал, что в моё отсутствие они нарушили слово, отчитывал маму и папу, как малышей, доставалось и бабушке с дедушкой. Никто, ни взрослые, ни даже Ната, ничего не могли с этим поделать. Дальше больше. Я не стал раздеваться на ночь и потребовал, чтобы Рики спал со мной в детской. Лёка Мале опекал меня, словно старший брат, почти переселившись в наш дом и в нашу с Рики комнату. Я пугал его тем, что вскакивал среди ночи и бросался к окну ещё не успев разлепить глаз, а потом почти совсем перестал спать.

Именно в ту пору я и заслужил прозвище Анчутка. Лёка первым стал меня так называть.

Меня повели к другому доктору. Это был отец моего дружка Шу (кстати, мы и познакомились тогда), и он потратил много времени на то, чтобы узнать, что со мной происходит. Например, отчего одиннадцатилетнее дитё озабочено крепостью запоров на дверях и окнах и ложится спать с топором под подушкой. Я замкнулся и ничего не хотел говорить докторам – зачем они лезли в душу? Я зло таращился на дядю Шу, как загнанный в угол зверёк, и только что зубами не клацал. Но всё-таки доктор выяснил, что взрослые, в неусыпной заботе обо мне, запугали меня историями страшных расправ с анчу, а вдобавок – картинами того, что может произойти с ребёнком, пока он растёт. Куда или откуда он может упасть, что проглотить, чем заболеть и скончаться, и насколько надо быть осторожным. При мне рассказывались случаи поистине ужасающие, а все мои родственники – отличные рассказчики. Пока это касалось меня, я пропускал страшилки мимо ушей, но вот дело коснулось новорожденного, очень маленького существа, за которое я посчитал себя в ответе – и тут я проникся. А раз мои родители не смогли предотвратить упомянутые выше кошмары в мировой истории, в прошлом и настоящем, значит, надеяться можно только на себя, всегда быть готовым защитить и спасти.