Антон Дворченко - Недо… (рассказы). Ради карнавала

(О'Салливан – угрожающе)

– Мистер Локхарт, что это еще за фокусы? Я знаю размер состояния вашего отца до последней монетки! Лежащая передо мной сумма не составляет и сотой доли! На что вы рассчитывали, придя ко мне с этой смехотворной подачкой? Имейте в виду – наша встреча записывается и запись будет использована в суде!

(Локхарт – невнятно)

– Я и рассчитывал…

(О'Салливан)

– Что вы там бормочете?

(Локхарт)

– Ничего. Тем не менее, я говорю правду. Поверьте, у меня больше ничего нет.

(О'Салливан – подняв обе руки и глядя вверх)

– Послушайте, мистер! Видит Бог, я хотел быть с вами милосерден. (Опускает руки, презрительно смотрит на Локхарта) Но за вашу беспардонную выходку, за ваши грязные, безосновательные обвинения моего клиента, клянусь, я выкачаю вас досуха, отниму последнюю рубашку, заберу все, что смогу забрать, добьюсь, чтобы вы были повергнуты в прах и никогда, слышите, никогда не смогли бы из него подняться, не будь я Грегори О'Салливаном!

(Локхарт)

– Правильно ли я понял, что вы официально отказываетесь принять предложенное мной?

(О'Салливан)

– Да! Да! Решительно, абсолютно и бесповоротно да! Увидимся в суде, мистер Локхарт! До скорой встречи!

(Локхарт – со странным выражением лица)

– До встречи! (усмехнувшись) – Не трудитесь провожать. (уходит)

__________

Приложение 3.

Документ, выброшенный С. Локхартом на выходе из офиса Г. О'Салливана.

Ксерокопия подтверждения банковского перевода #5689-KX12

Получатель: Ху Лян Цинь, КНР, пр. Хэйлунцзян, г. Харбин, уезд Мулань, ул. Мулань, 114.

Плательщик: Стивен Грэнвилл Локхарт, Великобритания, Бристоль, Метфорт-роуд, 8.

Сумма платежа: 750 тысяч фунтов стерлингов.

Назначение платежа: Приобретение коллекционного китайского фарфора династии Мин – 1 предмет.

Июль 2010

Главное, что обидно – я старшому не раз говорил: не цепляйся к старику. Его и так уже жизнь потрепала крепко-накрепко.

По молодости-то старик славным рубакой был. Другой на его месте начнет какую-нибудь заваруху со скуки – на белом коне с сабелькой серебряной, султаном дареной, покрасоваться. А как до дела дойдет – баста! Воюйте, воеводы верные, а мне в терем пора – не ждут дела государевы, неотложные. А дел-то, ежели взаправду, всего два: мед хмельной, да девки румяные, баловницы.

Старик не такой был. Соседей забавы ради не задирал, но, если уж приходилось меч в руки брать, то спуску им не давал. Да и меч его, тяжеленный двуручник, был из доброй стали, без дорогих украшений и рун иноземных. Становился частенько старик в самую первую шеренгу, в простой кольчуге. Один раз, говорят, даже на поединок выходил. Поединщик с той стороны стал насмехаться, мол, бабы у тебя, а не воины, выставить некого, самому биться приходится. Старик в ответ молча взмахнул мечом. С виду легко, словно на пробу. И ударил-то всего раз… Потом вытащил меч из побледневшего насмешника и пошел обратно к своим, не оглядываясь. Тем поединок и кончился. А с ним и битва.

Со временем число охотников потягаться со стариком поубавилось. Потом и вовсе на нет сошло. В ту пору родился у него сын. С имечком у первенца, правду сказать, советники, звездочеты, да прочие прихлебатели намудрили – натощак не выговоришь. То ли Каш-, то ли Кауш-чего-то там, а потом еще слогов шесть-семь. Вроде Победоносный, а может, Вечноживущий, или еще что – тут доброхоты, каждый со своим гримуаром, не сошлись во мнениях. Однако старик спорить не стал, а сына звал всегда просто – старшой. Потом, года через три, я на свет Божий появился. А еще через год – мелкий.

Ко времени, как третий сын начал по двору носиться, как угорелый, захворала маманя наша, слегла и больше уж не поднялась. Каких только лекарей старик ни приглашал… Потом знахарей, ведунов, старушек-шептуний, у которых заговоры на всякий случай жизни и смерти припасены. А там уж, знамо дело, до чернокнижников рукой подать. И в недобрый час нашептали доброхоты съездить попытать счастья на край земли, к колдуну в Серых горах, дальше которых только лед да небо. Имени того колдуна никто не помнил, так давно жил он на белом свете. Жил, когда дед старика еще совсем молодой был. Чем согревался и что ел на голых скалах, где ни травинки, ни живности какой отродясь не бывало – неведомо. А еще более неведомо было, чем дело обернется, когда о помощи попросишь. Кому и поможет, кого просто прогонит с глаз долой, а кого проклянет, да так, что иные в омут головой – чтобы быстрее отмучиться. Потому, если ходили к колдуну с просьбой какой, то в самом крайнем случае. Когда уже все одно, помирать или, авось, вывезет.

Взял старик друзей своих верных, с ним не раз огонь, воду и медные трубы прошедших, да отправился в путь неблизкий. И сгинул.

Маманя наша мужа своего, даром, что обещалась, не дождалась. За несколько лет с отъезда старика тихо стаяла, как свечка.

Старшому тогда двенадцатый год минул. Но ростом он вышел не по годам. Ратному делу смальства учился. Со стариковским двуручником еще, пожалуй, не управился бы, но обычным мечом рубился – любо-дорого посмотреть. Дружина за старшого – в огонь и в воду была готова. С той поры и стал править старшой сам, несмотря на малые лета. А когда вернулся старик – первенцу его девятнадцатый год шел.

Оно и по малолетству норов у старшого крутой был. А без старика, без руки его железной и вовсе испортился. Никто супротив слова сказать не мог. А кто и мог – тех нету давно. На колу али в темнице сгнили. Да и нам, братьям единоутробным, не больно-то сладко жилось. Мне еще не так туго приходилось, если сравнить. А мелкому доставалось ей-ей. И когда он, причудам старшого подчиняясь, в шутовском наряде с бубенцами среди ночи плясал, словно дурак придворный. И когда спал он, неделями, словно пес сторожевой, у брата в палате на полу, подле ложа. Когда на четвереньках ходил, под столом объедками питался. Когда побивал его старшой, забавы ради, то кулачищами своими пудовыми, то палкой, а как в раж входил, то и сапогами.

А мелкий только улыбался своей странной мягкой улыбкой. И, казалось, никакой злобы к брату не питал.

До потехи с Марьюшкой.

Славная была деваха. Тихая, да улыбчивая, даром, что сиротка. Смальства – то на кухне стряпухам помогала, то подмести-прибраться, то еще чего. Без дела никогда не сидела. А если и выпадала ей минутка свободная, всегда рукоделие какое наготове было.

До поры удавалось ей со старшим разминуться. Бог хранил, кухарки да служки подсобляли. Когда наденут дерюгу рваную, да мордашку углем мазнут. Когда и вовсе с глаз долой на дальний выпас отправят.

Как ее мелкий приметил, как влюбиться успел, я и не углядел. А когда случайно узнал… И уговаривал я его, и грозил карой старшого. Даже денег давал на побег. Ведь ежу ясно, не обрадуется брат наш, когда узнает, на кого мелкий глаз положил. Не умом – сердцем знал, что добром не кончится. А мелкий даром, что в дураках у старшого ходил, дураком и стал. Я, говорит, честь по чести хочу – женюсь, мол и точка. Чтобы все по обычаям. Осерчает старшой – стерплю, не впервой, а бегать и прятаться всю жизнь не буду. Поругались мы тогда с ним крепко – пока старик не вернулся, почитай, десятком слов не перемолвились.