Владимир Стогов - Это сладкое слово – Камчатка

Второе ведро Груздев засаливал уже из полурыбин, нанеся тем самым существенный урон общему количеству гольцов в рюкзаке. Но оставались ещё кунжи. Их лобастые хрящеватые головы также угодили в уху. А вот из филейной вырезки лучше всего было бы накрутить котлет по рецепту тёти Паши, но о мясорубке в зимовье можно было только мечтать…

Так что для зачина Ростислав их просто начал на чугунной сковороде обжаривать, предварительно обваляв в манной крупе с солью. Но затем вдохновился и сымпровизировал рыбное филе в кляре – из муки, яичного порошка и сухого молока. При этом на вкус да и по внешнему виду кунжа более всего стала походить на отборную треску – её мясо оказалось столь же сочным, белым, упругим и также выгодно отличалось полным отсутствием доставучих мелких костей.

Дабы поддразнить собственный аппетит из самой крупной в улове мальмины Груздев затеял приготовить корейское хе: то есть ободрал с рыбины кожу, срезал отточенным охотничьим ножом с обеих сторон тушки повдоль позвоночника карминно-красные мясистые пластины, мелко изрубил их поперёк и, как есть сырой, залил крепким, но охлаждённым маринадом из уксуса, соли, сахара и красного жгучего перца. Через четыре часа экзотическое блюдо было готово к употреблению и, в самом деле, заметно разжигало аппетит.

И тем не менее, к закату поближе, когда собственный его желудок был набит до отказа, а вконец обожравшегося Нукера вообще пару раз стошнило… – переусердствоваший рыболов с плохо скрываемым раздражением вытряхнул прямо на пол из своего бездонного рюкзака всё ещё порядочную горку самых мелких гольцов. И поскольку все они уместились в дырявом ведре, счёл за благо прикопать их до утра в снегу. А осуществляя этот схорон, пожелал в сердцах:

– Чтоб вас всех до единого в темноте кто-нибудь сожрал!

К величайшему его изумлению это полушутливое пожелание кем-то к утру было исполнено буквально – в ведре не осталось ни плавничка, ни хвостика! Хотя он хорошо помнил: как долго и нудно выдалбливал в сумерках топором в льдистом снегу вместительную лунку прямо под стенкой кордона, после чего вставил в неё ведро, привалил сверху двумя увесистыми дровяными чурками и, закидав снегом, тщательно всё ногами притрамбовал.

Как обычно в апреле ночью был вполне приличный заморозок; так что утренний наст вес самого Ростислава без лыж то выдерживал вполне. И по этому признаку следователь Груздев сделал свой первый однозначный вывод: рыбу украл точно не медведь! Так как никаких свежих ночных следов вокруг зимовья не обнаружилось. Но по чисто весовому признаку в список подозреваемых из обычных обитателей заповедника попадали: и волк, и лисица, и рысь, и росомаха, и выдра, и, пожалуй, даже норка… Нет, чтобы вытаскать и перепрятать целое ведро неподатливой подмороженной рыбы норка всё-таки была маловата. Выдра – при таком речном изобилии! – также предпочла бы для себя свежачок. Да и рысь, даром что относится к семейству кошачьих, не такая уж большая охотница до рыбы, чтобы жрать или утаскивать её целыми вёдрами. Так что список реально подозреваемых сокращался до трёх: либо волк, либо лисица, либо росомаха. Сам Груздев бездоказательно склонялся к росомахе; просто потому, что в подобных случаях как раз на эту зверюгу огульно всю шкоду и валят…

И вот тут-то он заявился собственной персоной – роскошный, крупный и барственный лисовин-сиводушка. Камчатская лисица-огнёвка вообще разительно отличается от своих континентальных и тем паче европейских охристо-рыжих собратьев. Во-первых, это очень голенастый и непривычно высокий с виду зверёк, прежде всего из-за необыкновенной длины, мощи и разлапистости четырёх своих конечностей – всё эволюционные приспособительные признаки для выживания в метровой глубины камчатских снегах! Во-вторых, не просто рыжий, а именно красно-рыжий мех камчатской огнёвки по своей реальной стоимости был всегда ближе к собольим, нежели к простеньким шубкам европейских алис. И в-третьих, среди обычных огненно-рыжих экземпляров изредка попадаются более тёмные, как бы переходные формы к природным чернобуркам – как раз таких промысловики и называют сиводушками. В общем, и по повадкам, и по размерам, и по ценности меха этот лисовин был в глазах Груздева всем ранее виданным им лисичкам и лисам – наиглавнейший лис!

Он вынырнул на полянку из густого ольховника метрах в ста пятидесяти от них и, как ни в чём не бывало, неспешной собачьей рысцой по уже хорошо натоптанному им пути направился прямиком к зимовью. А заприметив рядом с ним силуэт человека и его, с позволения сказать, собаки, лисовин – ничуть не смутившись и почти не изменив курса! – продефилировал мимо них шагах в двенадцати; так что Груздеву не потребовался даже бинокль, чтобы разглядеть на нём каждую шерстинку! Обожравшийся с вечера и до сих пор маявшийся животиком Нукер глянул на эту новую для него собаку своими мутноватыми от недуга глазёнками и вежливо пошевелил хвостиком; но надменный лисовин на этот жест доброй собачей воли даже бровью не повёл…

Груздев тем более был доволен этим неожиданным визитом, что лисовин не только счастливо разрешил все его сомнения касательно ночной пропажи, но и как бы открывал собою счёт на сегодняшний день. Дело в том, что именно в этот заход ему как-то не особенно везло на встречи с обитателями заповедника: в первый день – сборище пирующих на теле кита, а за весь второй проведённый на лыжне – вообще только один заяц… И вот на четвёртый, занеся в дневник эпизод с лисовином и заперев в зимовье всё ещё прибаливающего Нукера, он перешёл подвесной мост и налегке заскользил на лыжах по быстро расширяющемуся к северу клину приморских тундр.

Если верить глазам, то простор перед ним распахивался неохватный – аж до самого подножья Кроноцкой сопки! При этом взятая им с собой подробная карта лесничества вскоре и заканчивалась – где-то сразу за речкой Тихая с одноимённым кордоном на ней. А по памяти Груздев только одно мог сказать твёрдо: до Кроноцкой сопки ему посуху по любому не дойти, так как на самых подступах к ней путь перекроет река Кроноцкая – самая полноводная и могучая во всём заповеднике.

К тому же – такая доступная и приветливая с виду – тундра путника просто-напросто в себя засасывала. Он исправно выгонял километр за километром, а вокруг в сущности ничего не менялось… Лишь солнце – с ним наперегонки! – неуклонно вершило свой дневной полукруг. И вот, когда Груздев и сам начал всерьёз подумывать: а не пора ли вострить лыжи назад к югу, иначе заночевать ему сегодня придётся, в лучшем случае на Тихой, а дома, на Шумной, Нукер как-никак с самого утра сидит некормленный… – перед ним неожиданно открылась речная долинка.