Владимир Стогов - Это сладкое слово – Камчатка

Но даже при таком, патовом, противостоянии одна правовая лазейка всё же имелась: юрисдикция пограничников на заповедные территории не распространялась. И тогда многомудрое заповедное начальство протащило в жизнь соломоново решение: Перевоз – объект бесспорно заповедный (даром что расположен на самом побережье); далее, официальная граница заповедника – именно здесь проведена по главному речному руслу; таким образом вся южная часть Семлячикского лимана, по сути своей те же свободные угодья, на время охотсезона превращалась в зону ружейной стрельбы «для своих».

И начавший работать в заповеднике с мая прошлого года Груздев угодил с корабля на бал – прямо к открытию весенней охоты по перу. Угадать-то угадал, да не всё у него ладилось. После нескольких лет в земле внутренность стволов «тулки» была покрыта такими «раковинами», что ружьё выдавало приемлемую кучность боя шагов…– на двадцать пять. Ростислав же (при своём «Зауэре»!) попривык бить на более серьёзные дистанции. И здесь из охоты в охоту бездарно мазал, делал подранков, горячился и… – сам того не заметил, как в отлив (то есть почти посуху!) перескочил ту самую протоку, которая и отделяла зону охоты от собственно заповедника. На что ему – тут же! – попенял вездесущий Николай Пименович. Причём стыд и раскаянье невольного нарушителя были настолько искренними, что оплошку (промеж собой) тут же и замяли. Но, как показали дальнейшие события, зарубочка-то осталась…

Не далее, как прошлой осенью и вновь на утиной тяге Груздев – опять же из-за слабости ружейного боя – сделал весьма досадного для себя подранка. Это когда подстреленный им в зоне охоты матёрый кряковый селезень, тем не менее, сумел подняться на крыло и перепорхнуть в самое лиманное горло. Была верхняя точка отлива, и полуживую птицу тут же повлекло в океан, в самые буруны… При этом извлечь её оттуда – ни живой, ни мёртвой! – явно уже не было никакой возможности. Так что прицельный, с двадцати шагов завершающий дуплет Груздева был не более, чем актом своеобразного охотничьего милосердия: селезня затянуло в буруны уже бездыханным… Всего этого не мог не видеть и не понимать Киселёв, хотя – чисто формально! – всё лиманное горло принадлежало уже заповеднику.

Но в тот же день на зама лесничего по инстанции – то есть на стол Хохла! – легла докладная, в которой, помимо всего прочего, был упомянут и весенний, новичковый его огрех. Само собой, лесничий ухватился за столь счастливую возможность обеими руками; и с первым же попутным вертолётом на Груздева в центр ушла порядочная "телега". Правда (к вящему разочарованию супругов Яценок) нарушитель-рецидивист отделался всего лишь простым выговором…

Ну, да ладно бы ещё одни хохлы – их психология для Ростислава загадки не представляла. Но Пименович-то – хорош! А ему ведь ещё не один год с Груздевым в одном лесничестве бок о бок работать. И с самой осени перед Ростиславом стояла весьма непростая дилемма: с одной стороны, гордо и уверенно держать планку выше мелкого и обыденного отмщения (а ему случалось полностью подменять Хохла и на месяц, и на два!); но, с другой, всё же каким-то образом по отношению к Киселёву себя вести. Как ни странно, единственно верное решение – в столь ажурной психологической материи! – продемонстрировал ему вскоре сам Пименович, который вёл и держал себя с Груздевым так, как если бы между ними ровным счётом ничего не произошло. И Ростислав довольно быстро перенял для себя эту его манеру. Чисто внешне, разумеется, а вот в душе… В душе Перевоз для него был и есть – самое узкое место!

Подойдя ближе, они, как и полагается, застали Пименовича на посту. Груздеву уже была известна эта внутризаповедницкая хохмочка: из окошка Киселёвского домика чернеющие на снеговом фоне фигурки путников были заметны издалека. И, выставив в открытую форточку казённый бинокль, бывалому стражу лишь оставалось уточнить – кто там на подходе? Ежели чужаки, можно продолжать действовать скрытно, как из засады, а можно и строгости с ходу им напустить… Ну, а ежели свои и погода позволяет – Пименович завсегда на посту!

То есть в своём всесезонном, вылинявшем до неопределённого цвета ватничке и серо-голубых, для холода абсолютно непробиваемых, надёжно подбитых изнутри собачьим мехом штанах лётного образца восседал на перевёрнутой кверху килем дюралевой лодке. Чуть выцветший – но не утративший своей зоркости! – серо-стальной взгляд бездумно скользит по водной глади; на груди привычно подвешен, в случае чего интересного, уже расчехлённый бинокль.

Не спеша поднявшись навстречу пришедшему с насиженного места, Киселёв много утратил от своей забронзовевшей, как у всякого изваяния, значимости. Ибо оказался человеком совсем небольшого росточка и почти миниатюрного сложения, к тому же по-стариковски заметно уже задеревеневшим в суставах и позвоночнике… Но зато снабжённый чуть бубнящим и по-командирски зычным баритоном; да и дорогого (на фоне ихней подрасхристанной лесной братии) стоили всегдашняя его выбритость-стриженность и свойственная лишь отставным военным аккуратность, чистота и подтянутость, пусть даже самой затрапезной, рабочей одежды, одним словом – выправка!

– Здравствуй, Николай Пименович!

– И тебе – здорово! Далёко собрался, на Ключах попариться?

– Да нет, на этот раз подале будет, на Шумную.

– Это с ним-то? – Пименович пренебрежительно кивнул на как раз подковылявшего к ним Нукера, вздумавший улечься с дороги псишка покрутился было вокруг своей оси на одном, затем в другом месте, но повсюду был сырой и солёный морской песок, но вот, наконец, пристроился – на единственно сухом и тёплом островке груздевского рюкзака.

От этого небрежения Ростислав аж весь вспыхнул: дело выращивания из первого в его жизни щенка настоящей охотничьей собаки успело стать для него столь сокровенным и значимым, что тут он не спустил бы любому… Но ответил, всё ещё сдерживаясь:

– Пускай… тренируется.

Но и Пименович держал ушки востро и тут же – дипломатично! – поменял и тон, и тему:

– Я вчерась по лицензии нерпу стрельнул. Так моя супружница с утра пораньше пирожки с нерпичьей печёнкой затеяла, отпробовать не желаешь?

Так получилось, что – в узковатом для Груздева – лиманном горле Перевоза именно тётя Паша играла роль предохранительного обводного канала. При этом, что для Ростислава необычайно было важно, ничуть перед ним не заискивала, но и до, и после инцидента с селезнем оставалась неизменно доброжелательной, по-матерински заботливой и слегка по-женски к холостяку-горожанину, живущему здесь своим хозяйством, снисходительной.

Оставалось добавить, что взращённый собственной мамой настоящим гурманом Груздев тем не менее находил парную нерпичью печень (в отличие от её же отдающего рыбой мяса) ничуть не хуже говяжьей; пышные же пирожки с начинкой из чего бы то ни было всем ихним лесничеством почитались тёть Пашиным коронным блюдом…