Лазарь Лагин - Остров Разочарования

- О достойнейшие милорды с желтыми бородами! У нас возникло сомнение. Скажите нам, кто из вас двоих прибыл сюда с Луны?

- То есть как это с Луны? - растерялся Егорычев. И тут на Цератода напало вдохновение.

- Это я прибыл с Луны! - сказал он и скрестил руки на груди. Он скрестил руки не так, как это делал Наполеон Бонапарт, а так, как скрещивают руки на картинках в душеспасительных книгах древнехристианские святители.

Негры благоговейно упали на колени:

- Аллилуйя, аллилуйя, Христос вернулся на землю! Дождались-таки второго пришествия!.. Дождались!..

Как и накануне, когда они впервые увидели рыжеватую бородку Егорычева, негры тотчас же вскочили на ноги и, обмениваясь на ходу ликующими восклицаниями, стремглав бросились по тропинке вниз, в деревню.

Пока они добежали туда, пока они сообщили односельчанам о желтобородом человеке, о котором достоверно известно, что он спустился на остров Разочарования с Луны (он сам об этом сказал!), пока утихомирились и вошли в более или менее нормальное русло восторги островитян по этому поводу, пока неистовый рев труб и Звонкая трескотня барабанов собирали народ на новое торжественное шествие и пока эта процессия с барабанным боем дошла наконец до площадки перед пещерой, Егорычев в присутствии Смита и Мообса имел неприятный разговор с Фламмери и Цератодом.

Речь шла о казни ефрейтора Сморке.

Мистер Фламмери, получив краткую информацию о случившемся из уст Мообса, заявил в самой решительной форме протест.

- Я не могу себе точно представить, какое было бы мое мнение, - сказал он, опираясь на явное сочувствие Цератода, - но я вынужден самым резким образом протестовать против того, что вопрос о выдаче этого несчастного десятку озверелых дикарей был решен без тщательного, спокойного и всестороннего рассмотрения этого вопроса всеми нами коллегиально и на единственно возможных демократических основах.

Еще до того как капитан санитарной службы раскрыл рот, Егорычев знал, что тот скажет и что тот думает. Больше того, он знал, также, что если бы вопрос был поставлен на обсуждение, то даже в случае, если Смит встал бы на его сторону (а он мог и воздержаться), больше половины голосов (три из пяти) были бы против выдачи «белого» бандита. Именно поэтому Егорычев и не мешкал с передачей его в руки островитян. Но как он ни привык уже, казалось, к политической и нравственной физиономии своих товарищей по несчастью, его все же едва не вывел из себя неприкрытый смысл заявления Фламмери. Однако он сумел взять себя в руки и дал объяснения таким ровным и безмятежным голосом, словно всегда считал и Фламмери, и Цератода, и Мообса своими бесспорными и неизменными единомышленниками.

- Понимаете, надо было немедленно решать. У нас не оставалось времени на совещание.

- Я предлагал, прогнать этих черномазых ко всем чертям, мистер Фламмери, - пожаловался Мообс своему могущественному земляку, - а этого немца...

- Не немца, а эсэсовца. Это совсем не одно и то же, - поправил его Егорычев на редкость ровным голосом.

- Не вижу никакой разницы, но пускай будет по-вашему... а эсэсовца посадить в каталажку к его коллегам. Вот и Смит...

- Я ничего не говорил, мистер Мообс, - сухо заметил кочегар, - считайте, что из троих присутствовавших двое были за выдачу этого прохвоста.

- Ого, Смит, что-то вы чересчур безоговорочно стали принимать сторону мистера Егорычева! - промолвил с деланной улыбкой Цератод. - Вам не стоило бы так быстро забывать, что вы англичанин.

- По совести говоря, сэр,- кротко и как бы извиняясь отвечал кочегар, - по совести говоря, я не полагал, что, раз я англичанин, я обязан быть против мистера Егорычева даже тогда, когда наши мнения совпадают. Мне искренне жаль, если это дает вам основания усомниться в том, что я добрый англичанин. Право же, вы ошибаетесь, мистер Цератод.

Цератод молча пожал плечами.

- Не забывайте, что этот эсэсовец меньше чем за сутки убил четырех местных жителей, в том числе старуху и грудного ребенка, и был виновником того пожара, который мы с вами наблюдали отсюда, - сказал Егорычев.

- Ну, это еще нужно доказать! - раздраженно возразил Фламмери. - Мало ли что могут наболтать эти дикари на неугодного им белого!

- Он сам признался во всем.

- Сам признался?! - Фламмери несколько опешил, но тут же, не моргнув глазом, заявил: - Это еще тоже не доказательство.

- А что вы считаете доказательством?! - У Егорычева чуть язык не отнялся от неожиданности.

- Очень просто, - хладнокровно пояснил свою мысль американец, - мало ли что может наплести на себя человек, находясь в возбужденном состоянии. Вы не дали человеку собраться с мыслями. В спокойном состоянии он вряд ли признался бы... Если он, конечно, не был идиотом. Но я полагаю, что в войска СС Гитлер запретил принимать идиотов... Вы могли и должны были найти предлог, чтобы отвлечь от него хоть на время внимание ваших любимцев. За это время он пораскинул бы мозгами и понял, что ему нет никаких оснований сознаваться. А если бы он не признался, мы не имели бы никакого права ни как военные, ни как честные христиане выпускать его из наших рук. По-моему, ясно...

- Ему казалось, этому немцу, что мы его друзья, и он нам признался по-дружески, - вмешался Мообс. - Если бы Егорычев с самого начала дал ему понять, что относится к нему неприязненно, немец ни за что не признался бы... Мистер Егорычев сам не откажется подтвердить, что он сказал этому немцу: «Чего вы дрожите?

Если вы не чувствуете за собой вины, вам нечего бояться». Правильно я передаю ваши слова, мистер Егорычев? Егорычев утвердительно кивнул.

- Ну вот, - победоносно заключил Мообс. - А этот немец, понятно, не чувствовал за собой никакой вины, вот он и признался... Я бы тоже на его месте признался...

- Похоже, что вы вынудили его признания чисто провокационным путем, - укоризненно произнес Фламмери. - Я был бы рад, если бы вы поняли, что это в высшей степени недостойный путь, и я буду молить господа, чтобы он простил вас, мистер Егорычев.

- Вам не стоило бы затруднять его своими молитвами, - спокойно отвечал Егорычев (его спокойствие выводило из себя обоих его обвинителей).- Я действовал в духе решений Тегеранской конференции: военных преступников должны и будут судить народы, над которыми они творили свои черные дела.

- Демагогия! - фыркнул Цератод. - Обычная советская демагогия! Решения, касающиеся народов Европы и, ну, скажем, в самом крайнем случае, Азии, вы механически переносите на дикий народец, никому не известный и проживающий в неведомо какой части света!

- И потом, - продолжал Егорычев, пропуская мимо ушей эту человеколюбивую тираду, - помимо всего прочего, помимо всех общих политических и моральных соображений, неизвестно, сколько еще нам придется прожить на этом острове. Нужно быть безумцем, чтобы при таких обстоятельствах из-за бандита-эсэсовца портить отношения со всем местным населением.