Кассия Сенина - Траектория полета совы

– Мне всё видится несколько в ином свете, и я не склонен так легко относится к возникшему движению, очень уж синхронно всё происходит, – пробормотал император в задумчивости. – А вот ты мне ответь по совести, как священнослужитель: ведь разгром в алтаре усыпальницы возмутит многих? Даже если не брать Кирика с его возлюбленной паствой… Может быть, действительно стоит вспомнить о законе об осквернении святынь? Чтобы другим неповадно было?

– Да кому другим-то, государь? – воскликнул синкелл. – Закон не применялся уже лет шестьдесят, и, кажется, все прекрасно понимают, что плясать в храме или на кладбище нехорошо. Это и самим девицам понятно, иначе бы они сейчас не были так испуганы. Так что, если хочешь знать мое мнение, не нужно на это происшествие обращать много внимания. Ведь не для того ли оно и затеяно, чтобы внимание привлечь?

– Положим. Таким образом, им, как я понимаю, выпишут причитающийся штраф и выгонят вон… А ты лучше скажи, отче, что всё это может значить?

– Государь, это может значить всё, что угодно, – спокойно начал синкелл. – Возможно, это реакция на деятельность митрополита Кирика, он даже упомянут в тексте песни. Кирик, кстати, уже выпустил обращение к пастве, собирается устраивать крестный ход в защиту поруганной веры…

– Ты был прав, он неисправим!

– Да, он только и думает, как бы сделать так, чтобы о нем не забыли…

– А что еще?

– А еще это может означать происки Радужной Лиги. Им до сих пор не надоело бороться за свои права.

– Кстати, они участвуют и в движении «Захвати Большой Дворец».

– Да…

– Но, на самом деле всё, увы, серьезнее, – промолвил Константин и посмотрел за окно, в сторону темнеющей над уступами дворцов громады ипподрома. – Кто-то хочет посадить на престол Ласкарисов… – Он снова повернулся к синкеллу. – Да, это точно.

В этот момент большое полено в камине оглушительно стрельнуло и разлетелось мелкими угольками. Двое мужчин даже не вздрогнули, они пристально глядели друг на друга.

– Государь, я полагаю, это чересчур смелое истолкование, – произнес Иоанн после длинной паузы.

– Возможно. Но… увидишь!

– Тебе нужно бы побольше отдыхать, государь.

Константин усмехнулся:

– Знаю, но сейчас это немыслимо, ты должен понимать…

– Понимаю. Но я не сказал об еще одной возможности.

– Какой же?

– Эта акция может ничего не означать. Просто девчонки решили спеть в усыпальнице и вызвать дух Иоанна, пришли и спели. Ты ведь не склонен придавать чрезмерного значения спонтанным женским желаниям и идеям?

– Пожалуй, это был бы лучшей вариант, – согласился император. – Но, скорее всего, прав я.

Отослав синкелла, он еще долго смотрел на угасавший огонь, автоматически постукивая по камню стола рукояткой кинжала. Да, Иоанн не может или, скорее, почему-то не хочет охватывать взглядом всю картину. Между тем противодействие практически любым шагам правительства постоянно нарастает, такого не было за всё время царствования Константина.

Выдача полякам воришки Габриэле была расценена как уступка клерикалам и всколыхнула столичную публику. Переговоры о передаче караваджевского «Юноши с корзиной фруктов» в Краков породили еще более нелепые слухи: оказывается это не только разбазаривание культурных ценностей, но еще и прямая угроза благополучию плебса! Раскопали где-то глупейшую басню о том, что Джакомо Скорцени, знаменитый коллекционер, передавая картину в дар императорской галерее, уверял, что отныне неурожаи прекратятся – в середине семнадцатого века часто случались недороды – и беда не вернется вновь, пока полотно находится в Константинополе… Кстати, весьма странно, что известия о переговорах насчет Караваджо так быстро просочились в газеты! Не Киннам ли постарался? Хотя нет, для него это слишком топорная работа… Уж после того, как ловко он обаял папу, совершенно очевидно, что афинский ректор – птица высокого полета. Из какого только гнезда эта птица?

Начало строительства нефтепровода тоже почти никого не обрадовало – напротив, раздались голоса, что перекачка нефти выгодна не народу, который от нее ничего не получит, а лишь правительству да банкирам. Тем более, что нынешнее противостояние на Кавказе – не особо кровопролитное, но, очевидно, затяжное – вызвано как раз необходимостью защиты этой коммуникации…

Не нравится даже идея возвращения культурных ценностей: говорят, будто власть решает этим исключительно собственные проблемы! Дошло до того, что торжественную церемонию встречу святынь у Золотых ворот некоторые деятели призывают бойкотировать, а то и сорвать. А восстановление разобранного моста перед воротами наверняка всколыхнет каких-нибудь пацифистов…

На этом месте своих раздумий Константин замер. Ему живо представился министр культуры, Кирилл Ласкарис, один из потомков царствовавшей некогда династии, в окружении древних святынь императорского дома… В сценарии встречи ему отведена важная роль, и, более того, в Краков отправился его племянник, Павел Ласкарис, который должен сопроводить шедевры Рафаэля и Караваджо и лично получить от папы «Владычицу Дома».

– Все-таки древние были мудрее, – сказал вдруг Константин вслух и даже кивнул кому-то невидимому, будто соглашаясь с ним. – Они понимали, что свергнутые династии должны пресекаться в монастырях.

Ему стало очевидно, что министра культуры надо срочно сместить, в торжественной церемонии он участвовать не должен. И сместить даже есть за что: странные махинации с реставрационным фондом уже сделали отставку неизбежной, однако на замену этого министра нужно согласие Синклита… Удастся ли его получить так быстро? Но что-то сделать необходимо, ведь теперь, после дурацкой пляски на могиле Ласкариса, всё изменилось. Все эти игры смыслов могут насмешить кого угодно, но в Константинополе они будут работать! И работать не на Кантакузинов. Допустить Кирилла до реликвий василевсов, тем более во время народного праздника – это всё равно что дать ему примерить императорскую стемму.

Дни зимнего Золотого Ипподрома в Константинополе были наполнены развлечениями до предела. Тому, кто хотел бы участвовать во всех, для отдыха не оставалось времени: зимние бега, начинавшиеся сразу после Рождества, совпадали с древним праздником Календ, который снова стали отмечать в начале восемнадцатого века. Как будто в компенсацию за промозглую погоду и короткие дни, эта неделя вся состояла из музыки, шуми, ярких красок и огней.

Церковь с давних пор боролась с языческими празднествами, но вполне безуспешно. Несмотря на последовательные запреты соборов, эти веселые дни так или иначе всегда отмечались в Городе. А уж после знаменитого указа императора Иоанна Веселого Календы стали обязательным государственным праздником. Это произошло в 1729 году, после неудачного покушения на василевса, случившегося прямо в древнем городском театре, в Кинегии. Иоанн был обязан жизнью не только Календам, но и своей страсти к актерству и переодеваниям. Когда убийцы, смяв немногочисленных стражников у императорской ложи, ворвались туда, они застали там лишь дрожащего от страха Петро, персонажа уличного театра Мазарис, в традиционном дурацком костюме, похожем на одежду славянских крестьян. Им было невдомек, что Иоанн тешил свое императорское величество тем, что иногда через тайный ход пробирался на сцену и принимает участие в пьесе собственного сочинения… Бросив в ложе человека, который был, по их мнению, всего лишь презренным актеришкой, они разбежались по театру в поисках самодержца, но вскоре были переловлены. Суд над заговорщиками был громкий, все они поплатились головами, которые выставили у Милия – первая публичная казнь за предшествовавшие сто лет. При тогдашней обстановке даже патриарх не мог воспротивиться введению праздника, тем более, что связи убийц с церковными кругами были очевидны. Впрочем, тяжелые времена для высшего духовенства только начинались, вскоре ему стало не до осуждения Календ.