Елена Асеева - Лан-Эа, властитель небес. Том первый

Порой я резко, отрывисто кашлял, и тогда весь срок сдерживаемые мною кровавые сгустки выскакивали изо рта, точно прочерчивая мой кровавый уход от родни. Погони я не слышал, наверно, они не решились, а может уже и не стали, не могли…

Быть может, я о том задумался б, если был здоров. А так все мои мысли концентрировались на том дабы скорей доползти до моей норы, дабы не начался у меня припадок, и с тем свело ноги и руки в спазме, и сознание покинуло тело, которое однозначно не переживет тогда ночной холод. Ведь пока оставалась возможность ползти на карачках и спастись, я все еще хотел жить.

Вероятно, это желание жить уже не имело под собой ничего человеческого, а соотносилось со звериным инстинктом. Когда погибая, зверь все равно продолжает борьбу за жизнь, огрызается, скулит и старается встать на лапы. Несомненно, во мне на протяжении всей моей жизни боролись две сути: людское – думающее, а потому отвергающее это позорное существование и животное – вопреки разуму, повелевающее жить.

Мне, кажется, я даже пытался подняться на ноги, делая попытку за попыткой, но вновь падал на карачки и в таком виде продолжал свое восхождение вверх, к заветной цели, к своей норе. Однако, даже передвигаясь на всех четырех конечностях, почасту покачивался и не только вправо-влево, но и вперед-назад. А слабея, замирал на четвереньках и тотчас начинал гулко, надрывно кашлять, выплевывая сгустки красно-серебристой крови на уже посиневшую от наступающей ночи землю. Ощущая, как тягостно дергается внутри моей спины наконечник, и, кусок древка стрелы, словно делая дыру в шкуре рубахи все больше и больше, приподнимая образовавшуюся вместе соединения с раной плотную корочку. К боли в спине добавилась такая же невыносимая боль в ладонях, а кожа на них смотрелась большущими, кровавыми ранами, где в свой черед красные пятна, имеющие окаймление из прозрачных пузырьков, наполненных жидкостью, полопались, да точно переплелись с серебристыми узелками.

Перед глазами все чаще и чаще красные пятна перемешивались с угловатыми боками серых камней так, что мне становилось сложным понять, вижу я их или нет… Или все же это сон, болезнь и только…

Холод, степенно спускаясь с белой, укрытой тонким слоем снега скалистой вершины курился вокруг меня белесой, как и облака в небе, дымкой, чуть теребя прижавшиеся к земле кустистые мхи и тонкие, высохшие веточки таких же низких кустарников. Он резко толкал меня в плечи и голову, ровно собираясь скинуть вниз, и вместе с тем леденящее дуновение ветра возвращало мне ориентацию в пространстве, потому я и продолжал свой путь, свою борьбу за жизнь. Здесь подъем стал круче, и до заветной моей норы оставалась не так много. А огромные валуны въехавшие боками в землю, словно подкатились под скальные выходы, подпирая их в местах, где все еще виднелись мягкие клоки бурых мхов. И то хорошо, что в наступающей темноте, приглушившей все краски, мои глаза не только видели, но и с легкостью различали цвета. Это еще была одна моя способность, хотя многие мои сродники считали уродством. Ибо в красно-розоватых моих радужках находились, не присущие людскому роду, поперечно продолговатые, щелевидные с рядом отверстий пурпурные зрачки. Днем они стягивались в узкую полоску, а вечерами приобретали круглую форму. У меня имелись также дополнительные веки, которые располагались во внутренних уголках глаз, и, наползали на глаза в случае сильных ветров, когда пыль била в лицо, давая возможность мне видеть всегда хорошо. Наверняка, это смотрелось уродливо для моих родственников, но мне помогало выжить, и, ни раз.

Впрочем, сейчас густой алый дым, точно плывущий перед моими глазами порой смыкал видимость, а к кроваво-горьковатому привкусу во рту добавились плотные корочки язвинок пролегших на моих губах, потому и их стало сложно смыкать.

Теперь я, уже все чаще, соскальзывая, падал и даже не перемещался на карачках, а, пожалуй, что полз на брюхе, цепляясь руками за ветки кустарников, мхов, глыбы камней и подтягивая собственное тело. Леденящий ветер ссыпал мне в лицо пыль и перетертый мелкий камень, и кажется кристаллы чего-то ледяного, болезненно ударяющегося о кожу лица. Холод окутал мою спину, ноги, которые я перестал чувствовать, он словно стер до дыр кожу на подушечках пальцев, ладонях так, что они теперь не просто болели, а были охвачены колючим жаром.

А я сквозь легкую алую дымку, кою видимо сформировали наползшие на глаза дополнительные веки, в расщелине, которую образовали два плотно сдвинувшихся между собой больших камня, наконец, увидел узкую дыру. Черная, она, словно переливалась в опустившейся ночи, спасением моей жизни. Потому я сделал последний рывок, и, поднявшись на карачки, пожалуй, что в два прыжка достигнув той щели, рывком протиснулся сквозь нее, внезапно почувствовав дикую боль в спине, ногах, коленях, руках.

Мне, кажется, я успел еще вскрикнуть, а может только закашлять…

Это все было в тумане, густом алом тумане, в оном я потерял ориентацию верха-низа.

Да, только алый туман, точнее даже дым окутывал меня не долго, и ему на смену сначала пришла густая тьма, а потом передо мной наблюдаемо завертелся небольшой цилиндрический предмет с заточенным нижним концом и веревочкой сверху, которая точно подхлестывая, приводила его во вращение. Сине-фиолетовая поверхность сейчас словно выплыла из вращения этого предмета и расширилась до нескончаемых пределов, оные даже мое зрение, пожалуй, имеющее круговой обзор, не могло охватить, приметить какую-либо его законченность. Космос буро-белесыми вспученностями густого пара (формируя и тут ровно возвышенности горных круч) закручивался вокруг меня, точнее моего перламутрово-серебристого сознания, сохранившего форму тела и, как мне думалось, лица. Хотя находясь в этом состоянии, я не мог наблюдать своего отражения, неважно в воде ли, зеркале, стекле али иных предметах. Посему мне оставалось только предполагать, и так как я видел, также думал, что сохраняю подобие лица.

Легкие курящиеся пары на вершинах побелевших космических горных хребтов, чьи неровные с множеством угловатых бугорков, изгибов и вмятин бока плотно усыпали россыпи белых, розовых небесных светил, порой создавали сжатые светящиеся стайки. Белые пики вершин и вовсе словно покачивали на себе зеленоватую сквозную хмарь так, что если бы не голубые полосы в которые переходили, где-то на удалении, бурые склоны, можно было подумать, что я и впрямь все еще на Земле, коя зачем-то сменила расцветку своих пейзажей. Однако движение или все же полет в космическом мироздании, где я точно со всех сторон наблюдал его виды, и, как мне казалось, при желании, мог пальцем дотронуться до ближайшей перемигивающейся звезды, длился недолго. И также враз завершился, моим резким падением вправо, осознанно (как я уже знал) в сторону ближайшей к Солнечной системе, системе коредейвов Паньгу и их центральной планете Невель.