Дарья Аппель - Девятый всадник. Часть 2

…В ночь на 16 июля, в разгар сильной жары, когда все окна стояли нараспашку, меня от чуткого и нервного сна пробудил резкий выстрел. Поначалу я подумал, что я снова вижу сон про сражение и перевернулся на другой бок. Но потом опомнился: мы же в Митаве, в герцогском дворце, полном французских эмигрантов! С здесь чего по ночам стрелять? Я растолкал Якоба и спросил, слышал ли он подозрительное, и он забил панику: «Это же оттуда…» Он показал направо, туда, где находились покои, выделенные моему брату. Я немедленно помчался туда, охваченный тревогой. Двери были закрыты, а из щели на полу пробивался свет. «Ломать придется», – подумал я, прежде чем дверь распахнулась, и на пороге объявился ничего не подозревающий камердинер Йохана, Клаус. Увидев выражение тревоги на наших лицах, он недоуменно воззрился на нас.

– Где герр барон? – спросил я. Тот проговорил:

– А вы разве не слышали? Там стрелялся кто-то, вот герр Йохан и поглядеть вышел.

Я, не очень доверяя словам этого растяпы, оглядел комнату, и, найдя ее в совершенном порядке, облегченно вздохнул, при этом ощущая иррациональную злость на брата за то, что заставил меня паниковать. Я пообещал себе, что немедленно найду его и обрушу на него весь свой гнев. Покажу ему, как читать книжки про сентиментальных самоубийц. Ежели будет роптать – добьюсь того, чтобы его законопатили в такой гарнизон, где, как говорится, Макар телят не гонял. Хоть за Полярный круг, к белым медведям. Будет знать, как влюбляться в великих княгинь и мнить о себе невесть что!

Двери покоев, занимаемых шевалье де Шарлеруа, были открыты нараспашку. Народ толпился, переминался с ноги на ногу и шептался. Я не увидел Йохана, но заметил своего адъютанта, весьма ловко поддерживающего за талию некую бледную даму, очевидно, напуганную увиденным. На мой вопрос, что же здесь стряслось, он отвечал только:

– Шевалье покончил с собой. Или же его убили. Кошмар!

Протискиваясь сквозь плотные ряды дам и кавалеров, а также их челяди, я вошел в дверь. В нос немедленно бросился запах крови. Ею был забрызган пышный белый персидский ковер, обивка дивана, вокруг которого уже суетились доктор, слуга покойного, с заплаканным лицом, двое лакеев – и еще какая-то женщина, высокая и худая, в белом кружевном пеньюаре и чепце, показавшаяся мне смутно знакомой.

На меня оглянулись все, в том числе, и она. И тут я вспомнил, где я видел ее лицо. Амстердам, один доктор из Общества Розы, его дочери… Это старшая. Фредерика, по-домашнему – Фемке. Что она делает здесь?

Она узнала меня первой и проговорила:

– Барон… фон Ливен?

– Фредерика ван дер… ван дер Шанц?, – я силился вспомнить ее мудреную голландскую фамилию и проговорил ее на немецкий манер.

Она слегка улыбнулась, не поспешив меня исправлять, и прошептала:

– Теперь Леннерт.

– Как вы здесь оказались?..

– Тот же вопрос хотела задать и я, – мы чуть отошли от места трагедии и разговаривали шепотом. – Долго объяснять.

– Аналогично, – ответил я. – Впрочем, здесь не место…

Я оглянулся на тело несчастного, почти полностью закрытое простыней. Попытался вспомнить его – облик ускользал от моего умственного взора. Таких много, слишком много в этом импровизированном Версале.

Мое лицо, верно, настолько побледнело, что моя спутница взяла меня за руку и проговорила:

– Давайте выйдем отсюда. Все равно ему ничем не поможешь. Пытался стрелять в сердце, но не попал. Это не так уж просто, как понимаете. Ему хватило сил перезарядить пистолет и покончить с собой выстрелом в голову…

Я вспомнил, что слышал всего один выстрел, но мог и ошибаться.

– Сейчас просто чума какая-то, – продолжала mevrouw Леннерт. – Многие знатные молодые люди стреляются.

Я упомянул про новую книжку Goethe, на что моя знакомая пожала плечами и проговорила:

– Вряд ли одна книга может заставить человека прибегнуть к таким отчаянным поступкам. Говорят, что Шарлеруа был обручен. Но писем от невесты долго не получал. Потом он отписал ей, оказалось, что она уже замужем…

Ее позвал доктор, и она, улыбнувшись мне напоследок, что казалось бы неуместным в подобных обстоятельствах у любой другой, вернулась к хладному телу несчастного шевалье. Мне оставалось только гадать, почему же Фредерика присутствует в комнате самоубийцы наравне с доктором. И как она вообще оказалась при «дворе» Людовика. Впрочем, времени на расспросы и предположения у меня не было, и я поспешил найти брата.

Следующий день оказался столь же суматошным, что и утро. Королю, как видно, не доложили о гибели одного из членов свиты, или же, что более вероятно, рассказали не всю правду. Фредерику я видел несколько раз, и все в компании доктора, мрачноватого великана. Тому поручено было привести тело в порядок, чтобы похоронить несчастного хотя бы в открытом гробу, раз уж религия не позволяла провести ритуал по всем правилам. Моя знакомая сновала туда-сюда с различными медицинскими принадлежностями, не забывая, однако, при встрече неизменно улыбаться мне. Я не смел отвлекать ее от занятий, думая при этом, что нет ничего удивительного в ее помощи доктору – помнится, отцу своему она тоже весьма активно ассистировала. Но где же нынче ее отец? А сестра, полуслепая Аннелиза?

В тот день, оказавшийся у нас свободным, мы с Йоханом направились на конную прогулку. И я вновь почувствовал, что наш разговор откладывать далее невозможно.

Удивительно, что с ближними по душам мне говорить подчас сложнее, чем вести многочасовые дипломатические переговоры с опытными политиками.

Мы направились к местечку Мезоттен, которое недавно стало владением нашей семьи. Располагалось оно в двадцати верстах от Митавы, так что мы могли не спеша потратить на поездку весь день. Погода стояла в кои-то веки великолепная, и волей-неволей мрачные тучи в моей душе стали рассеиваться. Я подумал, что сей несчастный, верно, должен был совсем с ума сойти, чтобы лишать себя жизни в столь прекрасные летние дни, а не в разгар меланхоличной осени или серой зимы. Наш путь пролегал по лесам и лугам, и мы сначала болтали ни о чем – о лошадях, которых я собирался купить у одного из местных помещиков, чьи имения мы проезжали, об охоте, когда-то предмете нашего обоюдного интереса, к которому я нынче несколько охладел, а Йохан по-прежнему увлекался. При этом я чувствовал, что и моему брату стыдно за то, что он наговорил мне ночью. Наконец, я, словно невзначай, начал обсуждать женщин и заговорил о своей предполагаемой миссии в Неаполь.

– Ну, это слишком для тебя, – признался Йохан.

– Ты прав, – вздохнул я. – Но я могу похлопотать, чтобы туда отправили именно тебя.

Жан-Жак помрачнел и отвечал, что более всего желает вернуться в Петербург.