Яна Ямлих - Изгнанники. История, написанная по снам

У своей калитки стояли Пол и его мама. По-видимому, они нас ждали. Мама Пола поспешила к моей, а Пол, увидев меня, только сказал:

– Привет… – и замолчал. Я смотрела, как его мама успокаивает мою, и тоже молчала.

– Он хотел убить тебя? А мы ему так верили…

Я кивнула.

– Я восхищаюсь Томом.

Я снова кивнула.

– Все будет хорошо, Аля, ведь он невиновен. Его оправдают.

Я всхлипнула, но ничего не сказала Полу. Прокурор жестом поторопил нас.

У самой школы Том остановил меня и тихо шепнул:

– Что бы ни случилось, Аля, молчи. Пожалуйста, сделай это для меня. Молчи.

Я опустила глаза.

Совет показался мне долгим и мучительным. Том рассказал им свою версию, но они не могли поверить, что Дарс Олович, этот «милый, приятный гражданин», этот «умный и общительный человек» – грабитель. Они не хотели слышать, кем Дарс был в действительности. Они рассказывали, как он помогал им. Хозяин кафе вспомнил, что у Дарса были проблемы с деньгами, но он их решил: оказывается, за несколько дней до происшествия Дарс обзавелся бюджетом и объяснил, что средства прислал ему некий работодатель. Вдруг о Дарсе стало известно очень много. Что он не просто путешествовал, а писал статьи и книги, делал фотографии, регулярно пересылал свои работы куда-то и хорошо получал. Кто-то сказал, что у Дарса не было семьи, и теперь долг горожан – похоронить тело со всеми почестями. Всплыло, что Тому не хватало средств на мотоцикл, о котором он давно мечтал. Родители не позволяли ему водить мотоцикл и, тем более, не давали на покупку денег. Наконец, выяснилось, что Том за неделю до происшествия приглашал Дарса к нам на ужин при своих друзьях. Последним было показание одного из учителей. Он рассказал, как в позапрошлом году Том несколько раз крал у одноклассников мелкие предметы прямо во время урока. Том пытался возразить, что это была такая шутка, что, посмеявшись над растерянностью человека, он всегда возвращал вещи. Но люди уже смотрели на него как на какого-то чужого Тома. Крал вещи? Хотел купить мотоцикл без ведома родителей? Искал деньги на покупку? «Мы его таким не знали», – говорили одни. «Дитя художников, он странно воспитан», – вторили другие. «Нельзя доверять людям из богемы, странная семья», – присоединялись третьи. И я уже слышала, как все вокруг осуждают нас четверых.

Мама рыдала, когда они принимали решение, и отец обнимал ее за плечи. «Кто считает, что Томас Алинор Маргори виновен в убийстве Дарса Оловича с целью грабежа?» За, за, против, за, против, за, за, за… Руки поднимались одна за другой.

– Но ведь это Олович хотел обокрасть нас!

– Почему же его сумка была пуста?

Как мне было плохо в эту секунду! Ведь это я достала наши вещи из его сумки…

Сто двадцать восемь «против», сто сорок девять «за». Эти люди предпочли сохранить миф о незнакомом человеке, чем оправдать невиновного, того, кого они знали всю жизнь. Вдруг они решили, что все это время они обманывались в Томе. Почему они не допускали, что обманулись в незнакомце? Как он мог так очаровать их меньше чем за месяц?..

Приговор был прост – изгнание. Тома изгоняли из города. Так поступали с преступниками: пусть, мол, творят зло где-нибудь в другом месте. Том должен был уйти из города, он не мог поддерживать отношения с кем бы то ни было из Архенты, он не должен был возвращаться. Никогда.

Я чувствовала гнев, я не хотела жить в этом городе, с этими людьми. Я что-то кричала сквозь слезы, кого-то обвиняла. Папа крепко держал меня. Маму трясло. Когда ярость чуть поутихла, я начала понимать, что завтра Том уйдет из Архенты навсегда, и что виновата в этом я. Я по какой-то нелепой прихоти уничтожила улику, я убила человека, а Том взял мою вину на себя. Я боялась на него посмотреть. Мне казалось, что он самый лучший человек на свете, а я – самый гадкий, самый ничтожный предатель. Я словно отправила его на казнь за пару серебряных подсвечников и побрякушек. Все виделось мне во мгле, я не понимала, как мне теперь жить. Меня держала только беспричинная надежда, что все обойдется, что Том останется, что до утра произойдет какое-то чудо.

Пол сжал мою руку и сказал:

– Скажи Тому, что я ему верю. Я знаю, что он сделал это по необходимости. Скажи ему это.

Он не отпускал мою руку, сжимал ее крепко. Мои губы дрожали. Я отвернулась и смотрела на окно, стараясь сдержать слезы. Начался дождь. Школа стояла на холме, и я видела, как город скрывался под наступающей пеленой воды. Капли застучали по карнизам и крыше. Том сидел невдалеке, рядом с мамой, – он тоже смотрел на дождь. Смотрел и дедушка, сидевший подле сына – нашего отца. Больше никого в огромном зале не интересовали эти «слезы грусти».

На следующее утро Том собрал все вещи, которые хотел взять с собой, и спустился в гостиную. Мама дала ему еду и деньги. Я старалась ни на кого не смотреть. Они обнимались так долго и так крепко, как никогда в жизни, и впервые я заметила слезы на папином лице. Только Том не плакал. Он даже старался улыбаться, и каждая его улыбка обжигала меня, ведь он уходил вместо меня.

Наконец, он подошел ко мне.

– Аля…

Я бросилась к нему на шею и долго повторяла:

– Прости меня, Том, пожалуйста, прости, прости…

– Все в порядке, Аля. Вот только не знаю, смогу ли простить Дарса Оловича… Лучше бы он нас просто ограбил: и сам бы жив остался, и… Алька, не плачь, а то я тоже расплачусь.

Но я плакала. Я утыкалась ему в плечо, дышала его запахом, старалась запомнить все: как моя щека касается его серой кофты, как бьется его пульс в треугольнике яремной впадины, как его длинные волнистые волосы лезут мне в глаза. Я не могла посмотреть ему в лицо, так мне было стыдно. А он не винил меня. Совсем, ни капли. Он абсолютно не жалел о том, что уходит вместо меня.

Он обещал написать нам, когда осядет где-нибудь, и передать письмо вопреки правилам. Ведь мы теперь были семьей изгнанника, и наша почта должна была проверяться. Но он уверял, что письмо обязательно придет, что он не пропадет, что все будет хорошо, что это шанс для него, ведь в больших городах столько возможностей, столько нового и интересного. Он даже шутил. Я подарила ему брошку с бирюзой, мою любимую. Прицепила прямо на кофту, и Том не сопротивлялся. Он ласково улыбнулся мне и потрепал по волосам, стараясь подчеркнуть, что все нормально.

Дедушка тоже пришел. Он крепко обнял Тома:

– Мир знает, что ты не виновен, и духи помогут тебе.

А Том вдруг поклонился дедушке, согнув плечи и сложив ладони у подбородка.

Когда он спустился с крыльца, мама снова бросилась к нему, обняла его и расцеловала, и не хотела отпускать, но он мягко отстранил ее. В то утро над Архентой стоял невероятно густой туман. Том шел, не оглядываясь, и скоро скрылся в этой пелене. А мы долго еще стояли на крыльце и молчали. Тома давно не было видно, но мне все мерещился его силуэт в дымке.