Елена Ворон - Воины Смерти

Даниэль скатился с седла и опрометью кинулся ко входу в загон; выдернул из пазов и отбросил верхнюю слегу. Перепрыгнул через нижнюю, крикнул:

– Сат Аш! – и помчался через изрядно потоптанный и погрызенный лорсами подлесок туда, где тревожно и яростно ревело стадо.

Сат Аш махнул следом, обогнал хозяина и скрылся за стволами. Даниэль бежал со всех ног. Где же звери? Наконец он увидел: впереди ходуном ходили ветки, мелькнул серый круп лорса, затем показалась белоногая лорсиха. Она дернула головой, заметив хозяина, – и вдруг гигантским прыжком скрылась в зарослях. Из подлеска вынырнул разъяренный Одживей – Ноги Как Дуб – глава семьи, молодой воинственный самец. Его отрастающие после зимы рога были еще совсем мягкие и не представляли опасности; однако пастух всей кожей почувствовал, как еще миг – и на него обрушатся тяжелые копыта. Даниэль прянул назад, скользнул за ближайшую осину. «Одживей, – позвал он мысленно, вкладывая в зов всю свою привязанность к лорсам, все спокойствие и уверенность в своих подопечных. – Оджи, Оджи, умница мой».

Храпящий лорс остановился, опустил голову. От его тяжкого дыхания колыхались листья пальмы у ног прильнувшего к стволу Даниэля. «Не узнал? – ласково продолжал пастух. – Не узнал хозяина?» Лорсы, конечно, не понимали его мыслей, однако хорошо воспринимали настроение, и за неполный десяток лет, что он работал со зверями, Даниэль наловчился с ними обходиться.

Одживей вытянул шею и подозрительно принюхался. Даниэль остро посетовал в душе, что от него несет резкой и, главное, непривычной противомоскитной вонючкой. Это же оскорбление для чувствительного лорсиного носа. «Хороший Оджи, хороший. Успокойся, приятель, я тебя не обижу. Ты же смышленый парень и понимаешь, кто тут стоит». Лорс настороженно изучал его. Тот и не тот, хозяин и не хозяин. Даниэль стоял тихо, весь уйдя в мысленный контакт со зверем, уговаривал его, убеждал, улещивал. Наконец Одживей шумно вздохнул, словно хотел сказать: «Ладно уж, поверю тебе», – и отвернулся. Зашагал назад, туда, где по-прежнему волновались лорсихи. Пастух двинулся за ним, сдерживая шаг, чтобы не напугать теперь самок.

И вот он увидел. На земле, на смятых листьях пальмы, распластался серовато-коричневый лорсенок. Он лежал на брюшке, тонкие белые ноги были растопырены и вытянуты вперед, а голову Даниэль никак не мог рассмотреть, как будто ее вдруг не стало. Где же голова? Оторвана? Вокруг топтались лорсихи. Одна – у нее всегда были такие печальные глаза, что Даниэль звал ее Ага Шау, то есть Мать Скорби – все подталкивала теленка носом, пыталась приподнять. Две другие тревожно взревывали, лорсята жались у них под брюхом. Одживей молчал, поводил головой, а Сат Аш храпел и в ярости взбивал копытами землю. Чуть в стороне сидел Сильвер, Серебряный Пес – крупней матерого волка, серебристо-серый, точно седой – и по-собачьи горевал, одновременно жалуясь на жизнь и угрожая подлому врагу.

– Ага Шау, – окликнул Даниэль.

Лорсихи с телятами всхрапнули и шарахнулись прочь, а Мать Скорби крутанулась на месте и приподняла ногу с грозным раздвоенным копытом.

«Ага Шау. Хорошая. Бедная ты моя…»

Из-за плеча Даниэля выдвинулась морда Сат Аша. Старый лорс фыркнул, и чуткая к мысленному контакту Мать Скорби опомнилась, признала хозяина. Отвернулась и снова ткнулась мордой в своего мертвого теленка.

Пастух подошел ближе. Вот оно что – головка малыша попала в развилку ствола, и он задохнулся.

– Ау Тах, – вымолвил Даниэль, опускаясь на колени. Ау Тахом – Танцующим Под Луной – прозвал он теленка, увидев однажды, как тот кружится на поляне в лунном свете.

А это что? На шее у лорсенка была затянута петля, и длинный конец кожаного ремня лежал на земле. Тонкое, прочное, отлично скользящее лассо. Ау Таха поймали и думали увести из загона; оттого и растопырены голенастые ноги, что он изо всех силенок упирался, когда его тащили. А потом угодил между стволов. Лемуты, будь они прокляты… Даниэль бережно выпростал голову лорсенка, распустил затянутую петлю и снял ремень. Медленно, механическим движением свернул его и повесил на сук. Погладил серовато-коричневый мех малыша.

– Ау Тах… Бедолага.

В шею ему ткнулся собачий нос. Пастух оттолкнул пса; Сильвер взвизгнул. Даниэль оглянулся и увидел, что Серебряный поджимает переднюю лапу. Похоже, сломана. Острые уши стояли торчком, желтоватые прозрачные глаза смотрели на хозяина преданно и виновато, пушистый хвост был опущен. Сильвер неловко переступил на трех лапах и лизнул Даниэля в подбородок.

– Отвяжись. Не уберег – и не подлизывайся…

Он умолк, перевел дыхание. В Тайге смерть крадется по всем тропам и может подстеречь любого – человека, собаку, взрослого лорса. Без толку корить пса за то, что сам он жив, а лорсенок – нет. И все же Танцующего Под Луной было жаль до слез.

Даниэль тяжело поднялся, прошелся по загону. Из-за перегородки доносился храп и фырканье второй лорсиной семьи.

Сат Аш следовал по пятам за хозяином, за лорсом ковылял Сильвер. А вот и враг. Сат Аш всхрапнул и прыгнул вперед, встал над лемутом, который лежал с размозженной головой. Понятно: его прикончили лорсы. Чуть в стороне Даниэль заметил вторую тварь – у этого было прокушено горло, кровь забрызгала землю и листья кругом, пропитала шкуру на груди. Молодчина, Сильвер.

Больше Даниэль никого не нашел, вернулся к теленку и унес его из загона. Хоть и малыш, весил Ау Тах изрядно. Пастух наложил шину из щепок на сломанную лапу Сильвера, закрыл пса в хижине, чтобы не путался под ногами, и возвратился к лемутам.

От них исходила мерзкая вонь, и над обоими жужжали мухи. Даниэль стянул одному ноги тем самым лассо, которым поймали лорсенка, и выволок Ревуна из загона, затем тем же способом вытащил второго. Потом он связал лемутов вместе, свободный конец лассо прикрепил к седлу Сат Аша и направил старого лорса к прогалине, где остался застреленный Ревун, больной сонной болезнью. Лопату Даниэль нес на плече и в любую минуту был готов скинуть ее и схватиться за меч. Однако Серый Ветер шагал вперед уверенно и без опаски; очевидно, волосатые твари были уже далеко.

Что заставило лемутов лезть в загон, рискуя шкурой, и похищать лорсенка? Не мясо же, в самом деле. Ревуны живут на растительной пище, как и их далекие предки-обезьяны, и в Тайге им не составит труда добыть себе обед – разные коренья или, на худой конец, листья клена. А тут сунулись под копыта лорсов – помешались они, что ли? Да еще тот, который с сонной болезнью. Один заболел, а другие спятили? Даниэль ломал голову, силясь найти разумное объяснение произошедшему, и не находил.

Уже сгущались сумерки, когда он зарыл на прогалине троих лемутов и верхом на Сат Аше возвратился к хижине.