Эльмира Алейникова - Москвичка. Детективная история

– А она что же?

– Ничего. Хохочет как полоумная и всё. Ейный Серёжка из-за забора в меня камнем тоже пульнул. Маленький, но уже туда же – хулиган. Милицию бы на них всех натравить.

– Нет на неё управы. Участковый наш, Васька, сам похаживает в её бордель. Вчера вечером своими глазами видела, как он в калитку заходил. А меня заметил, так голову опустил, козырёк надвинул на глаза, как будто и не видит тётку родную. Как дитя малое – мол, я глаза закрыл, и меня не видно.

– Вот-вот. И не говори, Раиса. Если милиция к Киямихе ходит в гости, то что и говорить? Кому на неё жаловаться? Если в поссовет сходить. Только Касымовичу ведь всё равно. А ведь мог бы и приструнить эту гадину, лишить материнства, в конце-то концов.

– А как же детки-то, тётя Нюр? – женщина жалостливо посмотрела в окно, словно за ним стояли дети Киямихи. – Они ни в чём не виноваты же. Растут без отца, как трава придорожная. Был бы папашка их живой, не допустил бы такого безобразия. Помнишь, при Юрке Киямиха какая порядочная была? В доме чистота и порядок, дети умытые и причёсанные, бельё на верёвке сушится. А сейчас? Эх, жизнь бабская…

– Юрка-то строгий был. Как что не по нему – в глаз сразу. Вот она от страху и ходила по струнке. А как похоронила его, так истинное лицо и показала. Одним словом, гулящая. Вся в мать свою пошла.

– Ну, чего ты про бабу Машу так? – Раиса всплеснула руками. – Ей сто лет в обед стукнет. А ты про неё так говоришь.

– Ой-ой-ой! Сто лет! Прикидывается ваша баба Маша. Она чуток постарше меня только. А старая совсем и дряхлая, потому что жизнь прожила непутёвую и разгульную. Ты думаешь, такая жизнь бабу украшает? Нет! А она гуляла так, что дым коромыслом стоял. Детей рожала чуть ли не каждый год неизвестно от кого. Потому они у неё чёрненькие и рыженькие – все разные.

– Да ладно тебе, тётя Нюра, наговариваешь всё…

– Я наговариваю? Ты у старух спроси в посёлке. Тебе такое про Машку расскажут, что только держись! Она же приехала с тремя детьми во время войны к нам и сразу у Лидки Чернояровой мужика отбила. Жила у них на квартире и дожила. Лидка их застала за этим делом прямо в своей спальне и выгнала со скандалом.

– Так мужики же все тогда на войне были, – женщина недоверчиво покачала головой.

– У него бронь была. Рыбаком Анатолий был на Арале. Плавал по Амударье в море. Их на войну не брали. Деда же моего тоже не взяли. Тогда он…

– И что потом? – Раиса перебила старуху, жадно ловя каждое слово.

– А чего потом? Стали они жить вместе. Машка ему ещё нарожала кучу детей. С Лидкой у них деток не было ещё. А потом он заболел сильно, вот она и пошла по рукам. Нагуляла тогда и Ирку.

– Надо же… А чего ты мне не рассказывала раньше ничего? Интересно-то как, оказывается.

– Чего рассказывать-то? Грязь одна. Просто к слову сейчас пришлось, а так я не люблю сплетничать-то. Да и деду не нравится, когда я языком треплю слишком много, вот и помалкиваю.

– А чего Ирку все Киямихой зовут? У Юрки фамилия вроде бы другая была.

– А по папаше её. Был у нас такой в поселке хлыщ золотозубый. В «Заготскоте» 3 3 «Заготскот» – советское учреждение, работало до 40-х годов ХХ века в СССР. Отобранный у колхозов и личных хозяйств рогатый скот откармливали и доставляли на мясокомбинат работники «Заготскота». работал управляющим. Киямов. Вот когда Машка Ирку от него и родила, соседи стали называть девчонку киямовской байстручкой. А потом и пошло – Киямиха. Бог его знает, кто первый так назвал. Но вот Киямова тогда…

Старуха прервала рассказ на полуслове, увидев в окно входящего во двор Ромку, сына хозяйки.

– Ладно, Раиса, пошла я до хаты. Петьку уже не дождусь сегодня, видно. Придётся перед стариком ответ держать. И попадет мне…

– Ага, тётя Нюра, ты варенье возьми для Ерофеича. Чай попьете вечерком вместе.

– Спасибо Христос! Дай бог тебе здоровья! Ну, пошла я, а ты вон, парня корми после работы. Умаялся, наверное. Ромочка, добрый вечер! Жив-здоров?

– Здорово, баба Нюра! Спасибо Христос, жив, как видишь, и здоров.

– И слава богу! Пошла я.

Проходя мимо топчана, на котором, раскинув руки, как распятый на кресте Христос, спал муж Раисы, старуха перекрестилась и плюнула со злобой, проворчав: «И как земля носит таких иродов?!» Но хозяйка дома и её сын не услышали последней фразы, занятые своими делами. Раиса всунула кипятильник в ведро с водой, чтобы Роман мог помыться в бане по-быстрому, не разжигая печи, и принялась накрывать на стол. Сын же, намазав варенье на ломоть хлеба, с удовольствием ел, сидя на деревянном табурете.

– Ты бы, сыночка, аппетит не перебивал кусками-то. Я вот борща наварила специально для тебя. Сейчас сальца нажарю и в борщ, пока ты пыль с себя обмоешь.

– Мам, я только немного перекушу, живот сводит от голода. Я и не обедал сегодня. Дядя Гриша асфальт привёз горячий и хана – ни обеда, ни отдыха. Да ещё орал на нас благим матом, чтобы быстрее работали, а то ведь остынет асфальт и, считай, пропало всё.

– Дядя Гриша твой как рабовладелец прямо. Где же такое писано, чтобы дети без обеда пахали? – рассердилась мать. – Вот встречу его и всё выскажу в глаза.

– Да ладно тебе, мам! Работа же. И взрослый я уже. Нечего за меня заступаться, потом ребята засмеют, если узнают.

– Иди, горе мое луковое, взрослое, мыться в баню. Вода уже согрелась поди.

Под материно ворчание Роман пошел в баню, неся в сильной руке ведро с кипятком, словно пушинку. Загорелые мышцы, выступающие из-под рукавов рубашки буграми, и прямая широкая спина говорили о недюжинной силе парня. Несмотря на свои неполные восемнадцать, Роман выглядел уже настоящим мужчиной. Раиса, стоя на пороге дома, залюбовалась сыном, приставив руку козырьком к глазам, чтобы заходящее солнце не так сильно слепило. Довольная материнская улыбка блуждала по её загорелому красивому лицу. Проводив ласковым взглядом Романа до двери бани, женщина посмотрела на топчан, и тут же изменилась в лице. Тонкие черты ещё больше заострились, глаза уже не сияли теплым светом, а метали молнии, руки, сложенные на груди, опустились вниз, а ладони непроизвольно сжались в кулаки. «Ирод окаянный! Чтоб тебе пусто было! И когда ты уже перестанешь мне нервы мотать? Алкаш недобитый. Уж прибил бы кто тебя в тёмном переулке, и плакать бы не стала. Всю жизнь мне испоганил, гад! Убить тебя мало! Если бы я бога не боялась, своими руками бы тебя, ирод, придушила, – шипела Раиса, переворачивая тело мужа на бок, чтобы тот ненароком не поперхнулся во сне своей же блевотиной. – Господи Иисусе, прости мне мои мысли! Ну, нет сил больше терпеть этого алкаша! Опять, сволочь такая, с утра упился. И на работу не пошёл. Пацан и за себя и за него вон пахал весь день как проклятый. И за что мне такое наказание? Что я сделала? Господи, прости меня!» Убедившись, что муж дышит ровно, женщина поправила сбившуюся, мокрую от пота, подушку и, продолжая ругаться вполголоса, ушла в дом накрывать на стол.