Олег Ярков - Справа от Европы

– Перебьёшься. Сено к корове, простите, к борову, не ходит.

Резко повернувшись, я вышел из кабинета. За тонкой фанерной дверью раздалось:

– На х… ты его отпустил?! Он же…

Больше, меня, ничего не интересовало. Я стремился к выходу. К свободе.

Незнакомое ранее чувство поджидало меня за дверями аптечно-банковой милиции. Всё окружающее меня состояло из, казалось бы, уже позабытых ощущений. Я, как будто снова, знакомился с миром. Потом, правда, радость нового мироощущения быстро угасала, но, это было потом. В первые мгновения ты любишь всё и всех. И разбитые тротуары, и запылённые деревья, местами подчищенные улицы, похожие скорее на молодящуюся старую исполкомовскую фурию. Нравится серое, тусклое небо, озабоченные прохожие, мальчишка с шарфом и на велосипеде, гадящие собаки… Стоп! Опять мальчишка.

Он сидел на багажнике своего велосипеда, как на коне. И, снова, его, совсем не детские глаза, рассматривали меня. Пройти мимо я не мог, да и интересно было, почему так часто сталкиваемся. Поравнявшись с ним, я спросил:

– Кого ждёшь?

– Тебя.

– В этом городке вежливости не учат? Ладно, дождался. И что?

– Тебе записка. Прочти, при мне.

– Вслух?

– Мне надо знать, что ты её прочёл. Для тебя это сложно?

– Давай.

Я стоял перед пареньком, и не мог никак сообразить – откуда вдруг нахлынуло ощущение, будто я смотрю на себя со стороны? Всё, как-то, не так. Глупая история в милиции, потом парень с дурацким шарфом тычет мне записку от кого-то незнакомого, и я, ещё, ведусь на условия прочтения. Может, плюнуть на всё и уйти? Но, мне казалось, что кто-то совершенно планомерно на что-то обращал моё внимание этим безликим пацаном, с его запоминающимся шарфом.

В записке была одна строчка: «Пожалуйста, дождись. Всё объясню»

– Прочёл и запомнил. Мне её съесть?

– Здесь, напротив, есть почта. Около неё есть скамейка. Иди туда. Придёт Андрей и всё объяснит. Это просьба.

– А мне обязательно туда идти?

– Ты же хочешь знать про Воронеж?

Слово «Воронеж» парень произносил, уже, сидя в седле. Даже, не взглянув на меня, он легко оттолкнулся ногой и, быстро набирая скорость, смотался. Я могу только представить себе, как глупо я выглядел в тот момент. Тогда, я понял истинный смысл слова «обалдеть».

От милиции до почты надо было пройти, буквально, сотню метров. Если бы на месте встречи уже был незнакомый автор записки, то, я, честно говоря, попросту, не был готов к разговору. Мне надо было, хоть как-то, собраться.

Легко сказать – собраться. Моя головная внутренность представляла собой громадную мусорную кучу. И дело не в том, что я никогда не отличался педантичной ухоженностью мыслей. Что-то произошло такое, что не позволяло мне сконцентрироваться, даже на чувстве освобождения от милицейского кабинета. Калейдоскоп различных мыслей от бредовых, до вполне разумных, от крошечных обрывков, до вполне сформированных, метался внутри черепа, стучась в височную кость в поисках выхода или осмысления. Так, что же мне не давало возможности ощутить теплую вязкость гаденькой мысли о том, что, при моём косвенном участии в деле об убийстве незнакомого человека, я остался не причём? Парень с запиской? Нет. Участковый? Нет. Следователь? Тоже мимо. Решётки, спертый воздух, унылый милицейский коридор? Что?

Только подойдя к скамейке, я начал избавляться от внутреннего дискомфорта. Слева от меня была почта, прямо – старый и тщательно неухоженный парк, справа – дорога, а за спиной – военкомат. Что общего между милицией и этой скамейкой? Атмосфера! Именно атмосфера! Вот что рассыпало мои мозги! Теперь их надо собрать снова, но, уже, по другой схеме. Старые представления и устои, которые культивировались с детства, как правильные, не дают адекватной оценки той атмосфере, в которую ты попадаешь, пусть, даже, кратковременно. Именно! Эта ядовитая атмосфера создана специально для унижения и укрепления, в тебе чувства раба. Чувства боязни, что, вдруг, ни за что, в течение пары минут, можно лишиться всего по прихоти неизвестного тебе человека. Которому, кто-то или что-то, всучило в руки ВЛАСТЬ. Безудержное стремление к власти и упоение властью, вот главнейшее двуединство страны на современном этапе. Я ещё раз оглянулся и увидел то, что осталось от разрушительного действия каждой ипостаси этой самой власти. Разваленные дома и улицы, разрушенные судьбы и жизни, страх перед старостью и даже перед завтрашним днём. Это была атмосфера страха и власти. Создаётся впечатление что, государство в такой схеме, уже переживает само себя. Оно потеряло власть над самим государством. Начинается новый старый виток феодальной раздробленности. Начинают плодиться мелкие князьки, неторопливо подминающие под себя земли и, живущих на ней, холопов. Позже, чуть окрепнув и, встав, покрепче, на ноги, захотят отделиться. Озаглавит такое отделение какая-нибудь полупровокационная и псевдонациональная идея. Я думаю, что такое начнётся ещё при моей жизни. Далее процесс пойдёт по проторенной схеме. Используя своих, уже, бесправных холопов, как способ отстаивания собственной правоты, князьки затеют междоусобицы. И демократически настроенные холопы, за возможную прибавку к нерегулярным выплатам, а то и просто за еду, будут митинговать и, даже, биться с себе подобными холопами соседнего князька. И, стоя поутру перед окном, и любуясь погожим днём, князьки холёными мордами будут наблюдать через бронированное стекло: а качественно ли холопы бьются за его идеи? Рассыпается страна как таковая. Жалко…

– Здравствуйте, я – Андрей. Это была моя записка.

– Здравствуйте. Я не брал вашу записку. Она осталась у малолетнего гонщика. Может,

чем-нибудь компенсировать?

– Хорошая шутка. А вы не слишком трагично воспринимаете положение в стране?

Андрей вкратце пересказал мне то, о чем я размышлял. Для одного дня сюрпризов было достаточно.

– Если мне сейчас надо сказать, что я охренел от сказанного вами, то я – охренел. Это действительно впечатляет, но, вы сегодня удивляете меня не первый. Вы, случайно, не Мессинг?

– Нет, я не Мессинг. У меня есть просьба. Сегодня у меня очень мало времени. Поэтому, я хотел бы, вкратце объяснить происходящее. Если всё то, что я вам расскажу, вас заинтересует, мы встретимся с вами завтра. Хорошо? Теперь, ещё одно, так сказать, вне конкурсной программы. Чтобы вы получили более полное представление обо мне. Я сейчас кое-что напишу в блокноте… так, есть. Вот вам ручка и бумага. Напишите, пожалуйста, самое смешное, по вашему разумению, мужское имя.

Для меня устраивают представление, а я – без цветов. Ладно, напишу. Например, Акакий. Нет, это трагично, это не смешно. Пусть будет Афанасий. Точно, Афанасий, восемь на семь. Я написал это имя, убедившись, что он действительно не подсматривает.