Карл Френцель - Люцифер. Том 2

– Остановитесь! – воскликнула Антуанетта взволнованным голосом. – Дайте мне письмо, я передам его господину Геймвальду.

– Благодарю вас. Теперь позвольте мне перейти к делу, которое лично меня касается. После смерти моего отца между домами Гондревиллей и Бурдонов возникло спорное дело. Ни один суд не может разрешить его, так как это вопрос совести. Скажите мне, маркиза, кому принадлежит наследство моего отца?

– Месье Бурдон, – сказала она, побагровев от смущения. – Вы должны отдать мне справедливость…

– Вы лично никогда не сделали мне на это ни малейшего намека. Я уверен также, что не вы поручали Эгберту переговорить со мной, а ваш отец или граф Вольфсегг…

– Надеюсь, что вы не нашли в этом ничего оскорбительного для себя.

– Они не могли найти лучшего посредника, но и при худшем результат был бы одинаковый. Вопрос был давно решен в моем сердце. Мне кажется, Гондревилли давно могли убедиться в бескорыстии Бурдонов. Мой отец завещал мне лотарингские поместья Гондревиллей, предполагая, что я возвращу их вам при первой возможности. Он надеялся на скорое воцарение Людовика Восемнадцатого; но у нас Наполеон, император Франции, Гондревилли до сих пор эмигранты. После смерти отца я был в большом затруднении, что мне делать с завещанными имениями. Я не имею никакого понятия в сельском хозяйстве, мне оставалось или отдать имения в аренду, или продать их. Я не решился ни на то, ни на другое; и, наконец, придумал третье средство, но…

– Я ничего не понимаю в юридических вопросах, месье Бурдон, – сказала Антуанетта взволнованным голосом, делая над собой усилие, чтобы казаться равнодушной.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

– Это вопрос не юридический и касается только нас обоих.

Антуанетта нахмурила брови, но не решилась прервать его речь неуместным замечанием.

– Я осмелился, маркиза, сделать на ваше имя дарственную запись на имения Гондревиллей.

– Милостивый государь, это…

– Не считайте это для себя оскорблением, маркиза. Я не мог придумать иного способа для передачи Гондревиллям их собственности. Но если вы вспомните, что мой отец рисковал жизнью и будущностью своего сына, чтобы сохранить Гондревиллям их замок, что он из-за них умер от руки убийцы, то, может быть, иначе отнесетесь к моему поступку…

Антуанетта в смущении опустила голову.

– Вы не внесены в список эмигрантов, – продолжал Бурдон, – а с вашим вступлением на землю Франции вы опять приобрели права французского гражданства. Теперь я могу, не нарушая закона, возвратить вам официальным образом вашу собственность.

В душе Антуанетты происходила борьба самых разнородных чувств. С одной стороны, гордость ее возмущалась насильственным подарком; с другой – она боялась оскорбить отказом человека, к которому чувствовала невольно уважение и благодарность.

Бурдон поднялся с места. Он видел по лицу Антуанетты, что она примирилась с его предложением.

– Дело мое кончено, маркиза! – сказал он со своей обычной саркастической усмешкой. – Мы поняли друг друга, насколько возможно понимание между маркизой Антуанеттой Гондревилль и Веньямином Бурдоном.

– Вы знаете, что этот вопрос, – она указала рукой на дарственную запись, которую он положил перед нею на стол, – может быть окончательно решен только моим отцом. Я поблагодарила бы вас от его имени, но знаю, что вы с презрением отнесетесь к нашей благодарности. Что же касается наших обязанностей относительно вас…

Он сделал отрицательный жест рукой.

– Это лишнее. Я не нуждаюсь в деньгах, я всегда могу прокормить себя.

Он вежливо поклонился ей. Она подала ему руку.

– Надеюсь, что это не последнее наше свидание? – спросила Антуанетта.

– Нет, – ответил Бурдон, слегка прикоснувшись губами к ее руке. – Я уезжаю на время, только не могу определить срока моего возвращения. Вероятно, в мое отсутствие многое изменится здесь. Император чуть ли не ежегодно ставит va banque свою корону и Францию против остального мира. Еще большая опасность грозит от него отдельным личностям. Семела должна остерегаться огня Юпитера!

– Дерзкий плебей! – проговорила ему вслед Антуанетта, но Бурдон не слышал этого восклицания, он уже вышел из комнаты.

В то время как Бурдон спускался с широкой лестницы старинного великолепного дома, Цамбелли подымался по ней.

Они встретились на площадке лестницы и, любезно раскланявшись друг с другом, обменялись несколькими незначительными словами.

Бурдон вышел на улицу, но едва сделал он несколько шагов, как кто-то положил ему руку на плечо.

– Как ты поживаешь, Веньямин? Я думал, ты уже в Египте.

Это был Дероне.

– Нет еще. Ты сердишься, что я не обратил внимания на твои предостережения и не уехал отсюда? Но ты знаешь, я доктор и не имею права бросить сразу своих больных.

– Ну, теперь я надеюсь, что ты можешь отправиться в дорогу. Советую тебе поспешить. В твоем распоряжении всего одни сутки. Завтра Дюбуа прикажет арестовать тебя.

– Ты говоришь серьезно?

– Разумеется. Наполеон сильно разгневан. Кто-то наговорил ему на тебя. Если бы ты слышал, как он отделал Фуше, называл его изменником и террористом. По словам Наполеона, «республиканцы и идеологи проникли в мой дом, а полиция ни за чем не смотрит. Но мне нет дела до их угроз и шашней. Я обязан беречь спокойствие Франции и избавить ее от шарлатанов, которые выдают себя за республиканцев и магнетизеров». Надеюсь, что намек на тебя был достаточно ясен.

Бурдон пожал ему руку.

– Спасибо тебе, мой верный друг. Относительно меня будь спокоен. В моем доме не найдут ни одного клочка бумаги, к которому можно было бы придраться. Я все уничтожил.

– Все ли? – спросил с недоверием Дероне. – Ну а я все-таки советовал бы тебе бежать отсюда.

– Я считаю бегство бесполезным. Буду ждать, что будет.

– Ведь это глупо! Если он не расстреляет тебя, то по меньшей мере засадит в тюрьму.

– Если я обращусь в бегство, – продолжал Бурдон, – то это будет лучшим доказательством моей виновности. Учредят следствие – и тогда попадутся многие из моих приятелей. Его клевреты будут гнаться за мной, как за дичью. Бог знает, найду ли я приют в Петербурге. Вдобавок я не чувствую никакой склонности к путешествиям и опасным приключениям. Пусть лучше засадят меня в тюрьму.

– Ты, кажется, считаешь тюремный воздух очень полезным для себя?

– Сколько людей доживали до старости в заключении. Меня будет поддерживать сознание, что я не уступил ему, и он не будет считать меня трусом.

– Каков стоик! – проговорил с досадой Дероне. – Ну, делать нечего! Если ты хочешь поставить на своем, то вооружись терпением. Я похлопочу о тебе. В крайнем случае, мы поможем тебе бежать из тюрьмы.